— Рад, рад. Весьма. Как вы добрались?
— С трудом, два раза терял дорогу. Все завалено снегом, после Зареченска уже не чистят.
— Места здесь глухие. Почистят, конечно, но не сразу. Бывали у нас раньше?
— Бывал. В студенческие времена в Ладанке был молодежный лагерь.
— Уже нет. Запустение, сорная трава, павильоны растащены. Тишина первозданная.
— Помню, речка была…
— Была и есть. Зорянка. Спасибо, что приехали, Федор. Я, признаться, сомневался. — Он встал с кресла, на цыпочках подошел к двери и распахнул ее настежь. Выглянул, убедился, что в коридоре никого нет. Пробормотал: — Никогда не знаешь… Кузнецов сказал, пришлю толкового парня, бывшего оперативника. Можешь ему довериться. Сегодня поговорить не получится, давайте завтра с утреца. А сейчас поужинаем, обзнакомимся, посидим у камина.
— Хорошо, Леонард Константинович. Что вы скажете своим?
— Что ты посредник в сделке, хотят, мол, купить две мои работы… а у тебя связи, ты надежная фигура. Без имен. Напускай туману, у нас любят теории заговора. В смысле, сплетни… хлебом не корми. Как там Леня Кузнецов? Он рассказывал, как мы познакомились?
— Без деталей.
— Мою жену Лиду сбила на машине какая-то пьяная сволочь, два с половиной года назад, двадцатого августа… как сейчас помню. Позвонили мне, так и так. Нужно приехать в морг при городской больнице… а я ничего не соображаю! Вел дело Кузнецов, виновного так и не нашли. Лида… мы хорошо жили, а тут вдруг такое. Я не мог поверить, что вот так запросто можно лишить человека жизни… запил, как водится. Марго — четвертая. Вы уже познакомились?
— Меня представили. Это ваши друзья?
— Миша Барский — мой ученик, способный художник, парень хороший, но какой-то… все не в радость, все не так, мечется, а чего хочет — самому неведомо. Ему бы в пустынь, чтобы никого кругом, и жить в пещере. Рисовать мамонтов. Привез какую-то безмозглую диву, цапаются все время. Ну, да у него вечно проблемы с женщинами, мягкий очень, они ему на голову садятся. Дима — мой бездарный сын, с очередной девушкой Наташей. Шалопай! А она хороша… особенно по утрам. — Он ухмыльнулся. — Сам увидишь. Подруга Марго Елена — ядовитая особа, но забавная, стихи читает и поет под гитару. Иван Денисенко…
— Ивана я знаю.
— Прекрасный мастер, но депрессивный, хотя по виду не скажешь. Еще Лиза и Паша, служба, так сказать, почти члены семьи. Теперь ты… философа у нас еще не было. Добро пожаловать! Ничего, что я на «ты»?
Федор кивнул.
— Я тут немного расклеился, накатило… Хорошо, что приехал. Места здесь сказочные. Я люблю, а они носы воротят, им город подавай. Всякие россказни ходят…
— Россказни?
— Да болтают всякое, места тут необжитые, старики вымирают, новые не приживаются. Это прамир, Федор. Кусок древнего мира, который дожил до наших дней. Тут такие реликты сохранились… не поверишь! Гигантские папоротники, хвощи! А сосны! Каменные бабы стоят под холмами, говорят, сторожат от чужих. Скифские, пять тысяч лет. Марго, дуреха, их боится. Что с них взять, городские, от чистого воздуха в обморок падают. Я-то думал, на лыжах пойдем, в лес, костерок… как в добрые старые времена. Мясцо пожарим, да на морозе горяченькое, с пылу с жару под водочку… Куда там! Сидят по норам, пьют. Вылакали весь погреб. Я Паше приказал: не давать! Энзэ на праздник. Пусть в поселок едут. Ну, ради тебя распечатаем, так и быть. Скучно мне, понимаешь? Силы есть, замыслы, а люди вокруг не те! Единомышленников нет, я как мамонт, понимаешь? Тоже реликт. Вроде хвоща или каменной бабы, потому и прижился тут. Суетные людишки, поговорить не с кем. Надоели. Одна радость — журналист Андрей, книгу пишет про меня. И Нора, любимая девочка. — Собака, заслышав свое имя, испустила протяжный вздох и замолотила хвостом. — Хорошая девочка, умница! — Рубан погладил ее по голове. — Книга! Какая там книга! Ему в блогах только писать на их новоязе… «алень», «иксперд», «превед медвед»… Что это, Федя? Вывернутое чувство юмора или элементарная безграмотность, прикрытая фиговым листком оригинальности? — Федор улыбнулся, вспомнив своих учней. — Но парень хороший, без вывертов. А эти недоделанные гении уже вот где! — Он резанул себя ребром ладони по горлу. — Достали. — Он помолчал немного и сказал: — Ладно, ты меня, старика, не слушай. Разнюнился… самому противно. Хорошо, что приехал. Пойдем на лыжах завтра?
Не успел Федор ответить, как в дверь постучали, и вошла тонкая высокая, сильно накрашенная женщина в длинном черном открытом платье; короткие белые волосы ее стояли торчком, тяжелые серебряные серьги с кораллами мели голые плечи. Федор встал.
— Моя любимая жена и верная подруга Марго! — объявил Рубан. — Ручку, королева! — Он схватил руку жены, прижался губами. — Красотка, правда? Дорогая, это мой старинный приятель Федор Алексеев.
Федор улыбнулся:
— Наслышан. Очень приятно. Мой друг Леша Добродеев много рассказывал о вас.
— Лешка? Представляю себе! — фыркнула Марго. — Пошли, господа! Все ждут.
И они пошли…
Глава 4
В доме мертвеца…
Рубана встретили аплодисментами, стоя. Он махнул рукой — полно, но заметно было, что доволен. Поместился во главе стола; глянул царственно. Гости потянулись к столу, стали шумно рассаживаться. Марго уселась напротив супруга, через стол.
Рубан постучал ножом по бокалу.
— Тишина, друзья! Прекрасный вечер, Новый год, первозданная природа… жить да радоваться. Гости в доме, огонь в камине, стол накрыт… больше и желать нечего! Спасибо, что уважили старика. Вот, новый гость пожаловал, философ! Федор Алексеев, профессор философии. Расскажет про смысл жизни. Расскажешь, Федор?
Федор улыбнулся:
— Расскажу.
— А давайте лучше диспут, — сказал Миша. — Или семинар. И чтоб оценки обязательно.
— Согласна! — воскликнула Зоя. — Хочу про смысл жизни!
— Твоей? — уронил Миша.
— Ты думаешь, в твоей больше смысла, чем в моей? — парировала Зоя.
Рубан снова постучал ножом по бокалу.
— Вы не подеритесь, ребята, у вас же медовый месяц, как я понял. Смысла вообще нет ни в чем, кроме творчества и любви. Федор, согласен?
— Согласен, Леонард Константинович.
— Браво! — захлопала в ладоши Елена. — Я всегда догадывалась.
— Насчет творчества согласен, — сказал Иван. — А любовь — допинг для творчества, а не смысл жизни.
— Допинг? Любовь, по-твоему, допинг? — взвилась Марго. — Да ради любви идут на подвиг!
— Или на подлость, — добавила Елена.
— Значит, любовь — допинг для подвига, только и всего, — подытожил Иван. — Или для подлости. Допинг, а не смысл! Приправа.
— Виагра! — хихикнул Дим.
— Ладно, господа. Кому для подвига, кому для подлости, зависит от мировоззрения и нравственности персонажа, — сказал Рубан. — Насчет виагры — хорошо сказано, сынок. А о какой любви, собственно, речь? К человеку или к чему другому? К деньгам, к славе, а? Миша, как по-твоему?
