Было раннее утро, часа четыре, пожалуй. Я вдруг проснулся (спал я теперь, как положено, в спальне) и, поворочавшись пару минут в бесплодных попытках заснуть еще раз, решил-таки встать и неспешно принять душ, дожидаясь полновесного рассвета. Сон мой, несмотря на явное улучшение в последнее время, был все же неважным, и по опыту я знал, что второй раз за ночь он не придет.
В душе я замер, позволив горячей воде свободно струиться по моему телу, и привычно наблюдал через матовое стекло душевой кабины вешалку с чуть проступающим силуэтом висящего на ней махрового халата, в который я намеревался облачиться после водной процедуры. Она была прикреплена с внутренней стороны двери ванной комнаты, и я улыбнулся тому обстоятельству, что по привычке все еще закрываю эту дверь, отправляясь в душ, хотя в доме, кроме меня, никого живого больше нет. Я закрыл глаза, предаваясь знакомой и незатейливой неге, и стал рисовать себе картину предстоящего дня, провести который намеревался результативно. Открыв же их вновь, я не увидел ни халата, ни вешалки, ибо дверь теперь была открыта. За шумом воды я не слышал, как она отворилась, но наверняка знал, что само по себе это произойти не могло, во-первых, потому, что она была достаточно тяжелой и плотно прилегала к косяку, а во-вторых (это обстоятельство заставило мое сердце замереть посреди систолы), я, войдя, запер ее на засов, который хоть и не был очень прочным, но все же был засовом.
Через секунду я заметил через молочное стекло кабины еще кое – что, а именно силуэт женщины с намотанным на голове полотенцем, неподвижно стоящей в дверном проеме то ли задом ко мне, то ли передом, чего я не разобрал. Я замер, чувствуя, как спазм схватил меня за горло, перекрыв путь воздуху, который вдруг стал ледяным, несмотря на все еще струившуюся по мне горячую воду. Дикий страх парализовал меня и, даже захоти я закричать или предпринять какие-либо иные действия, то не смог бы этого сделать. Несомненно, явившийся мне силуэт принадлежал Мартине, ибо, прожив с ней достаточно долго и не раз лицезрев ее в таком виде, я не мог ошибиться. Именно такой встречал я ее каждое утро, выходя из душа стоящей в дверях и улыбающейся мне, с намотанным на голове для просушки длинных волос полотенцем, а ее фигуру я вряд ли смог бы забыть или спутать. Будучи воспитан относительным вольнодумцем, я никогда не отрицал существования потустороннего, а рассказы о призраках и их способности вмешиваться в дела нашего мира не являлись для меня поводом к насмешкам. Однако же я никогда не мог представить себе, что повстречаюсь со всем этим лично, и древние истории воплотятся в моей собственной судьбе.
Между тем, Мартина не уходила и даже не двигалась, оставаясь на прежнем месте. У меня мелькнула мысль, что все происходящее может оказаться иллюзией и за силуэт убиенной супруги я принял что-то иное, виной чему были мои вконец растрепанные нервы. Однако открытая дверь говорила сама за себя, так что в «реальности нереальности» происходящего сомневаться не приходилось. Мертвая жена пришла, чтобы отомстить за свою смерть. Отомстить именно мне, так и не осознав справедливости постигшей ее кары. Мне стало обидно за себя, ибо террор покойницы я нашел в высшей степени наглым и предосудительным поступком, доказывающим, что моя оценка ее качеств была верной. Она издевалась и насмехалась надо мной при жизни, и собиралась продолжать это после смерти. Что-то повернулось в моей голове, и страх уступил место гневу. Едва не поскользнувшись на мокром кафельном полу душевой кабины, я с силой раздвинул полукруглые стеклянные дверцы, разъяренный и полный решимости взглянуть в лицо не признанному учеными феномену.
В ванной комнате никого не было. Дверь оставалась распахнутой, и через порог был виден коридор и уходившая наверх, к чердаку, лестница в конце его, но привидение исчезло, словно это и в самом деле была галлюцинация. Если это так, то к зрительному обману восприятия добавился еще и обонятельный, так как на мгновение мне показалось, что в воздухе витает сладкий запах гниения, сродни тому, который я почувствовал некоторое время назад при раскупорке полиэтиленового Мартининого «савана». Мне вновь стало жутко. Так дальше быть не может надо избавиться от тела. С испорченным настроением я вышел из дома, стараясь убедить себя, что лишь мое нервное расстройство – причина пережитого мною во время утреннего омовения. При свете дня, в сутолоке, мне это частично удалось и, вернувшись домой ближе к вечеру, уставший и слегка хмельной, я уже почти не думал об этом.
Мне снилась Мартина. Не та Мартина, что теперь обреталась на чердаке моего дома, но та, с которой вместе я – чего уж там! – пережил немало приятных минут, вкушая размеренное спокойствие семейной жизни и наслаждаясь маленькими радостями, которые это спокойствие приносило. Вот и сейчас, во сне, запах приготовленного супругой утреннего кофе возбудил мой мозг, будучи таким отчетливым и реалистичным, словно ничего в жизни не изменилось, и я, после пробуждения, вновь получу удовольствие от чашки этого ароматного напитка. Помню, я никогда не мог, окутанный сладкой утренней дремой, поймать момент, когда Мартина встает с постели и отправляется приводить себя в порядок и на кухню, расположенную аккурат под нашей спальней, чтобы приготовить завтрак любимому, как я тогда лгал себе, мужу. Когда я открывал глаза, ее уже не было, жалюзи были чуть приподняты с целью пропустить внутрь спальни порцию лучей утреннего солнца, а снизу, через открытую дверь, доносился дурманящий запах Мартининого кофе.
Вот и теперь, проведя ночь в одиночестве и грезах о прежней идиллии, я проснулся от этого запаха, который, доносясь, как обычно, из кухни, настолько раздражал мой Nervus olfaktorius, что сон сняло как рукой, и я, ошалелый и ничего не понимающий, опустил ноги на пол и замер в попытке привести в порядок мысли. Разумеется, я сразу же вспомнил об истинном положении вещей и, прежде всего, о том, что кофе в моем доме варить было больше некому, а потому дразнящий его запах следовало вновь отнести к галлюцинациям, как бы неприятно это ни было сознавать. Видимо, я все же нездоров. Помассировав виски, я постарался воспринять окружающее «с чистого листа» и вновь робко потянул носом. Запах не исчез. Напротив, он усилился, призывая меня, как в старые времена, спуститься в кухню. Теперь мне уже казалось, что я слышу и позвякивание посуды внизу, характерное для манипуляций по приготовлению завтрака и столь обыкновенное в моей прежней жизни с Мартиной. К этим звукам примешивалось еще шорканье домашних тапочек по паркету, сопровождавшее в прошлом передвижения моей жены от плиты к столу. Три шага туда, три обратно… Три туда… Хватит! Я вскочил и, как был, в одних трусах, бросился вниз по лестнице, стремясь во что бы то ни стало положить конец этому кошмару, вызванному, безусловно, моим болезненным состоянием. В том, что я «слетел с катушек», у меня теперь сомнений не было, а запакованная в целлофан покойница использовала мое сумасшествие для своей гнусной мести.
Ворвавшись на кухню я, натурально, не обнаружил там ни следа померещившейся мне кулинарной активности: мебель и посуда стояли точно так, как я их вчера оставил, а аромат свежесваренного кофе уступил место запаху пустоты, состоящему из струйки беспризорного сквозняка да легкого потяга пыли. И было что-то еще. К вышеперечисленному настойчиво примешивался слабый, но, тем не менее, отчетливый запах гниющей плоти. Тот самый запах, что мог исходить только из находящегося двумя этажами выше полиэтиленового кокона.
