"Да и в принципе нет повода для беспокойства. Она знает от меня о твоем отношении к слухам и преданиям и не станет докучать тебе, навязывая собственные решения твоих проблем, если таковые возникнут" – в голосе Греты слышалась абсолютная убежденность, что упомянутые проблемы возникнут непременно, но я, дескать, сам виноват в своем упрямстве, последствия которого должен буду нести также автономно. Против чего я, прямо скажем, не возражал. Если "проблемами" именовалось лишь то, что я пережил прошлой ночью, то я готов был даже по мере сил способствовать их разрастанию. В одном я был уверен непоколебимо – вне зависимости от того, какое бы направление в своем развитии ни приняли дальнейшие события, я не покину старый серый дом у реки, и если зловещим предсказаниям местных знатоков оккультизма все же суждено сбыться, то и этот путь я пройду до конца, открыв сердце навстречу неизбежному. Будучи фаталистом, я верил в судьбу и к любым поползновениям, направленным на противостояние ее планам, относился скептически. Мало того, до сих пор судьба была ко мне лояльна, и ничто не говорило мне о том, что она собирается сменить свою улыбку на оскал.
Проводив меня в светлую просторную комнату, обставленную довольно консервативно, и протянув мне стакан апельсинового сока, который я предпочел, с ее позволения, чаю, Грета вышла в соседнее помещение, дабы посвятить себя истинно женским утренним процедурам. Впрочем, мы все равно могли переговариваться, поэтому я не чувствовал себя покинутым. Перебрасываясь с девушкой ничего не значащими репликами, я медленно обходил комнату по периметру, разглядывая картины и портреты, во множестве, почти на грани безвкусицы, развешанные по стенам. Видимо, старая хозяйка не одно десятилетие убила на то, чтобы собрать и разместить данные шедевры, поскольку даже моим неискушенным в живописи глазам было видно, что они принадлежат совершенно различным стилям и временам, и сами обрамлявшие их рамы были разной степени изношенности. "Ну, что ж,- резонно подумал я,- кто-то клеит обои, кто- то малюет свирепые рожи; иные умащают стены туалета вырезками из модных журналов; некоторые даже сочетают в одежде зеленое с синим… Никто никого поучать не в праве".
Одна картина здесь явно отсутствовала, будучи, видимо, снята со своего места совсем недавно, о чем говорил более светлый, чем остальная поверхность стены, прямоугольник под осиротевше торчащим гвоздем. Вероятно, изображенный на ней пейзаж утомил хозяйку, а достойной замены ему пока не нашлось.
Вскоре, утомившись от созерцания аляповатых школярских пейзажей, представляюших собой, по моему мнению, лишь преступное растранжиривание красок и времени, я перешел к противоположной стене, представленные на которой работы показались мне несравненно более интересными. Это были портреты, причем выполненные, безусловно, в высшей степени профессионально. Поскольку расположены они были в строго хронологическом порядке, что я смог заключить, обратив внимание на прописанную под каждым из них дату, я пришел к выводу, что это не случайный набор персон, а имеющий непосредственное отношение к этому дому и живущим в нем людям. Должно быть, предки. Старшие поколения помнят еще, что такое уважение к истории собственной семьи и свято чтут память усопших, порой вот так, как здесь, грозно смотрящих на мир с портретов и словно надзирающих за происходящим. Досадно, что мы, в своем снобизме презрев опыт прошлого и короновав дипломы об образовании, которому посвящаем всего несколько лет, уже считаем себя в праве снисходительно улыбаться в спину ушедшим векам и отмахиваться от древних истин. Мы стыдливо прячем от людских глаз свидетельства бытия наших предков, запирая в глубокие сундуки некогда чтимые ими реликвии и предметы их обихода, мы относим себя к касте "продвинутых" и, фамильярно похлопывая по плечу седое прошлое, самовлюбленно ухмыляемся. Но это, друзья мои, карается смертью…
Я стал читать подписи под каждым из портретов, стараясь в полной мере почувствовать атмосферу того времени, когда он создавался. Не имея в распоряжении таких средств, как фотография, которая еще не существовала либо находилась на заре своего развития, запечатлеваемые вынуждены были часами высиживать перед портретистом, ожидая, пока тот увековечит их образ для потомков.
"Аманда Доротея Террано, 32 года, 1692" – прочел я под портретом статной брюнетки, смотрящей строго и похожей на неприступную крепость.
"Роберт Андре фон Линц, 47 лет, 1711" – военная выправка, чуть сдвинутые густые брови…
"Люция Генриетта Лемерт", 28 лет, 1740"…
Увлеченный этим занятием, я не заметил, как Грета осторожно приблизилась ко мне сзади. Лишь почувствовав ее дыхание у себя на шее, я обернулся.
– Это все твои родственники? – осведомился я с любопытством, ибо даже для консервативной глубинки знание собственной родословной далее четвертого-пятого колена было в наше время редкостью.
– Конечно. Бабка не стала бы держать в доме чужих работ и портретов, она слишком старомодна и, к тому же, поглощена гениалогией семьи. Вся мазня на той стене исполнена представителями семейства, хотя, справедливости ради, не все рисунки и полотна так уж никчемны. Бабка даже на свой лад гордится ими. Вообще, стоит только задеть тему родни, и можно часами слушать бесконечные рассказы и легенды о доблестях и прелестях славных представителей рода, – Грета засмеялась, – создается впечатление, что на протяжении веков в семье не было ни одного подонка, развратника или мошенника. Удивительно, почему это большинство из них не были определены в святые. К счастью, бабке не удастся исправить эту оплошность.
В ее голосе искрился присущий современности цинизм, но, зная истинное отношение Греты к родственнице, я понимал, что это лишь бутафория. Кроме того, потуги стоящего на берегу Леты и готовящегося сгинуть в ее темных водах поколения навязать молодежи свою утрированную сентиментальность и в самом деле порой способны были вызвать улыбку, а иногда и раздражение, при всем уважении к их сединам и истинности вышесказанного.
Слушая веселую болтовню подружки, я продолжал исследование портретов.
"Марио Вильгельм Арсани, 33 года, 1779" – залихватски закрученные усы и хитрый взгляд из-под прищуренных век придавали Марио скорее облик русского гусара, чем патриарха одного из европейских семейств.
– Не удивляйся именам – в нашем роду чего только не намешано: итальянцы, немцы, французы, голландцы… Даже, вроде, один чех затесался. Ну, и детей называли сообща, не желая обидеть друг друга. Так уж повелось, – Грета как будто извинялась за предков, не удосужившихся сохранить пресловутую "чистоту нации" и так и не приобретших дворянского титула, при всех их доблестях и благодетелях, превозносимых бабкой.
Однако и к крестьянскому сословью праотцы Греты явно не принадлежали, о чем свидетельствовали богатые одеяния изображенных на портретах людей, среди которых нередко мелькала и военная форма. В знаках различия того времени я понимал мало, но печать статного достоинства на лицах воителей не позволяла отнести их к простым солдатам. Помимо того, само наличие этих портретов уже являлось свидетельством некого благосостояния, ибо хорошие художники были в те времена весьма дорогим удовольствием.
