Я понял, что настало время ее перебить, иначе я рискую быть посвященным во всю подноготную девчонкиной семьи, чего мне вовсе не хотелось. Болтать можно долго, но тревога в моей душе еще отнюдь не улеглась, и я торопился выведать самое для меня важное:
– Постой, постой, Надюха… Скажи-ка мне лучше, не знаешь ли ты здесь кого-нибудь по имени Альберт?
В глазах ребенка мелькнула обида. Насупившись, Надежда все же закончила фразу:
– …и в подполе там жили крысы, и мы с Ксюшей их боялись. И… и никого такого я не знаю. И Ксюша не знает. Нам, наверно, пора домой.
Рывком поставив на ноги молчавшую все это время Ксюшу, моя недовольная собеседница деловито направилась в сторону соседнего с «моим» подъезда, в недрах которого мама, видимо, как раз закончила передвигать «мебеля». Уже у самой двери она обернулась и крикнула:
– Не трогайте семечку! Вы обещали, что клен вырастет!
Я успокаивающе помахал руками, хотя маленькая Надюха этого уже не увидела, скрывшись в подъезде.
Что ж, первый опыт общения с местными жителями удачным назвать было нельзя. То ли здешние нравы были столь круты, то ли моя случайная, юная знакомая обладала нетерпимым характером, но попытка провалилась. «И чего тебе вздумалось спросить про Альберта? – ругал я себя. – Откуда, в самом деле, ребенок может его знать? Или ты полагаешь, что детишкам в коротких платьицах нечем больше заняться, кроме как вызнавать у окружающих их имена? К тому же, тебе человеческим языком сказали, что с момента переезда прошло лишь две недели, и даже «мебеля» не стоят еще на своих местах, а ты про какого-то Альберта!»
Получив от себя взбучку за глупость и нетерпеливость, я решил выйти-таки за пределы двора и разведать обстановку. Я был один воин в поле, и полагаться мне приходилось только на себя. Хотя где-то здесь, в городе, должны жить родители моей матери, но они, должно быть, сейчас не старше Ксюши с Надей и вряд ли обрадуются визиту внучка, если таковой последует. Тьфу, до чего все запутано!
Поворачивая за угол дома, я почти налетел на молодую женщину с крупными светлыми локонами на голове, а-ля Марлен Дитрих, одетую в какое-то цветастое летнее платье. Женщина вздрогнула и замерла на мгновение, которого оказалось достаточно, чтобы я успел разглядеть ее красивые серые глаза и нитку бирюзовых бус на ее шее, которые ей очень шли. Но уже через секунду незнакомка, пробормотав незамысловатые извинения неизвестно за что, скользнула мимо меня и скрылась за углом, во дворе. Я пожал плечами и двинулся дальше.
Интересно, носит ли уже эта улица то славное коммунистическое имя, под которым я ее знаю? И отдан ли «Дворец пионеров» пионерам? Впрочем, я понятия не имею, был ли он когда-то им отдан или принадлежал сей организации изначально. Сколько же могло быть пионеров в нашем маленьком шахтерском городке в 1930 году? Вот так, неожиданно, стали всплывать пробелы в моем знании истории родного города. Мне стало стыдно и я перестал задумываться о всякой чуши. У меня были дела поважнее.
Внутренний голос шептал мне, что я должен проявлять максимальную осторожность и по возможности не высовываться. Я-де не могу быть уверен, что мой внешний облик и, в еще большей степени, мое поведение соответствуют принятым здесь шаблонам, а значит, возникновение неприятностей – и очень крупных! – лишь дело времени. И, хотя я тщательно, как мне казалось, готовился к визиту сюда, этот противный голос разума, почему-то говоривший с интонациями профессора Райхеля, был во многом прав. Однако я не прислушался к нему и не остановился, чтобы еще раз обдумать свои дальнейшие действия. Тогда голос с шепота перешел на крик, давая мне понять, что не отступит и навяжет-таки мне верное решение. Я же в ответ послал его куда подальше и скорчил ему такую гримасу, что, будь он осязаем и имей руки, то, несомненно, дал бы мне по роже от обиды.
Итак, наплевав на все предостережения, посылаемые мне неугомонным внутренним голосом, я смело отправился на прогулку по улицам города. Это было странное чувство – находиться там, где я по всем известным мне законам физики просто не мог находиться, и видеть то, что не мечтал увидеть даже в моих детских фантастических снах. Улицы, переулки, здания были вроде бы знакомы мне, но в то же время казались чужими. Многие из них я не помнил, потому что они, видимо, не дожили до моего рождения, иные же, напротив, казались почти такими, какими я их видел вчера или даже сегодня утром, когда шел к альбертову дому и таинственной квартире. Но, несмотря на всю схожесть, было очевидно, что большинство виденных мною сейчас зданий – новостройки, и должно пройти немало лет, чтобы они приобрели привычный мне облик. Пройдя по грязному серому переулку, выглядевшему таким, должно быть, из-за нескольких тонн белесой и чавкающей под ногами грязи, через которую мне пришлось несколько минут, ругаясь, пробираться, я вышел на смежную улицу, где мне сразу бросилось в глаза здание техникума пищевой промышленности, возвышающееся своими тремя этажами над окружающими его убогими лачугами. Я знал, что в 1996-ом году это убожество снесут и построят на его месте элитный жилой дом для пенсионеров государственной службы и прочих проходимцев, но сейчас, здесь, эта каменная новостройка являла собой поистине величественное зрелище, являясь, несомненно, одним из лучших строений города. Охваченный неясным мистическим трепетом, я стоял и смотрел, как открываются и закрываются могучие деревянные двери, пропуская в обе стороны каких-то невзрачных личностей, а за стеклами больших, поделенных на многочисленные квадраты, окон мелькают силуэты не то работников, не то жильцов. Впрочем, вряд ли этот дом когда-то был жилым, а посему силуэты принадлежали, скорее всего, каким-то казенным господам на окладе, исполняющим неясные, но, несомненно, важные функции.
Выведен из задумчивости я был хриплым сигналом приближающегося небольшого грузовика и, заметив, что стою почти посередине дороги, поспешно отскочил в сторону. Грузовик, переваливаясь с боку на бок, словно жирная утка, протащился мимо, попав задним правым колесом в находящуюся аккурат рядом со мной выбоину. Вырвав с корнем большой пук растущей у обочины пожухлой травы, я принялся с остервенением тереть им измазанную липкой грязью штанину, чтобы, насколько это возможно, вернуть ей исходный внешний вид. Это мне не очень удалось (в нашем городе всегда, оказывается, была довольно упрямая грязь), но я не потерял самообладания и энтузиазма продолжать знакомиться со здешней жизнью. Для того, чтобы вывести меня из себя, требовалось нечто значительно большее, чем ковш пролитой на мои брюки грязи, а уж в моем положении и вовсе выбирать не приходилось. К тому же, я предвидел нечто подобное и предусмотрительно прихватил с собой пятновыводитель, положив его в боковой карман моей спортивной сумки.
Однако, стоило мне подумать об этом, как настроение мое испортилось, так как сумки у меня с собой не было. Я оставил ее в покинутой мною квартире, не то в прихожей, не то на кухне, где бесновался по поводу не понравившегося мне тридцатого года. Проклятье! Что же теперь делать? Черт с ним, с пятновыводителем, но в сумке, помимо его, было полно других вещей, без которых ни один цивилизованный современный человек не мыслит дальних передвижений – от зубной щетки до завернутой в носовой платок горсти золота, которое я надеялся в случае нужды продать и обеспечить себе некриминальное существование на то время, пока отыщу Альберта или найду истину. Здешних денег в достаточном количестве мне, несмотря на все потуги, сыскать не удалось, а посему вариант с золотом показался мне там, в 2000-ых, наиболее подходящим. Лишь сейчас мне пришло в голову, что продажа здесь желтого металла уже сама по себе превращает меня в криминального элемента, причем несравненно более отпетого, чем простой уличный воришка. Но, как бы там ни было, золота было жаль. К тому же, в сумке еще находился цифровой фотоаппарат, который, будучи обнаружен хозяевами квартиры, кем бы они ни были, приведет их в известное замешательство и побудит обратиться за разъяснением к колдуну или, что гораздо более вероятно, в компетентные органы. Ну, а там его припишут какой-нибудь буржуйско-шпионской организации и, несомненно, свяжут с праздношатающимся человеком странного вида, то бишь со мной. Исход предсказуем, но крайне нежелателен…
