– Но-но! Потише, Паша, летишь как оголтелый! Стань спокойно у двери и жди команды. Главное, чтобы все выходы были надежно перекрыты, а то кто их знает, этих засланных!
Так… Похоже, это клеймо стало ко мне прирастать. Следующим этапом станет, безусловно, занесение меня в регистр шпионов, а с тем и врагов пролетариата. Ну, а как доблестные бойцы мировой революции поступают с персонами, в этот регистр занесенными, мне было очень хорошо известно из истории. Не из тех историй, что нам кропотливо вдалбливали в школе, а из той, настоящей, что смотрит на нас со страниц томов расстрельных дел и явствует из повествований редких правдивых летописцев.
Пузанов смотрел на меня задумчиво и, как мне показалось, несколько растерянно, словно не знал, что со мной делать. Вероятно, так оно и было, и городской милиционер, пусть даже начальник отделения, вряд ли мог точно представлять себе, как следует поступать с лицами, подозреваемыми в – кто бы мог подумать! – шпионской или сходной с ней деятельности. Поразмыслив и решив, видимо, схитрить, Пузанов изрек:
– Не-е, Дергачев, че-то не шибко он смахивает на шпиона… У тех личность совсем другая, да и работают они чище. Ну что это, в самом деле – средь бела дня приставить лестницу, карабкаться по ней, ломать оконную задвижку, да, к тому же, и сдаться бабе, не будучи вооруженным! Не клеится что-то тут со шпионскими штучками. Сказки бы тебе писать, Дергачев! Придумал тоже – засланный… Скорее уж, дурак, коли такую тактику избрал.
Слово «тактика» Пузанов выговорил настолько тщательно и аппетитно, что сразу стало ясно, что оно для него новое. Довольный тем, что удалось ввернуть в разговор этот солидный термин, он продолжал:
– Кстати, Дергачев, как тебе такая мысль? Может, он действительно…«того»? А? Тогда все сходится: приехавший издалека умалишенный… Ведь он издалека, или кто-нибудь знает его?
Все присутствующие энергично замотали головами, подтверждая догадку шефа.
– Так вот, приехавший или пришедший издалека умалишенный сдуру лезет в первое попавшееся окно, не ведая, что это – окно квартиры нашего уважаемого первого секретаря горкома товарища Алеянца, в надежде чем-нибудь поразжиться, да и попадает впросак. Ну, а мы, проявив при его захвате ловкость и профессионализм, изолируем его от общества. По-моему, достаточно правдоподобно, не так ли, Дергачев?
«Проявивший ловкость и профессионализм» владелец нагана откашлялся и, скосив глаза на толпящихся у дверей молодчиков, ответил:
– Да на умалишенного он тоже вроде не тянет, товарищ Пузанов. Не рычит, не бросается на Вас, не плюется в стены. Да и разговаривал правильно, без особой дурости…
Диагностические критерии Дергачева не показались, видимо, его начальнику убедительными. Он нетерпеливо взмахнул рукой, призывая психиатра-любителя к молчанию, и собрался уже что-то веско возразить, но вдруг заметил, что для столь щекотливой ситуации в кабинете собралось слишком много слушателей, которым вовсе не обязательно знать подробности дела, тем более, что он еще не принял окончательного решения в оценке мотивов моего преступления.
– А ну, хорош толпиться в дверях! – зарычал он, обращаясь прежде всего к похожему на медведя усатому Паше. – Пошли вон отсюда все! Стоять с той стороны двери, бдеть и не бздеть! Но не подслушивать! Ясно? Ты, Корнеев, кстати, тоже пошел вон отсюда! Стоишь тут, мнешься со своим геморроем…
Заметно расстроенный Паша собрал своих орлов в охапку и, покрикивая на них в свою очередь, покинул начальственный кабинет. Корнеев, привыкший, видимо, к подковыркам и грубости своего босса, подался следом за ними, комично подергивая коротко остриженной головой, сидящей на тонкой, как у ощипанного куренка, шее. Форменные штаны были ему велики и провисали на заднице, наводя на мысль о возможном неприглядном содержимом, а воротник рубашки, напротив, был чересчур узок и, застегнутый на верхнюю пуговицу, давил юному служаке в самый кадык, создавая трудности при каждом глотке. В общем, нормальный рабоче-крестьянский милиционер.
Дверь, выпустив Корнеева со товарищи, обиженно хлопнула, и Пузанов, поудобнее разместив в кресле свою тушу, вновь обратил свое внимание на меня. Странно, но до сих пор никто здесь не разговаривал со мной, если не считать первой «приветственной» фразы хозяина кабинета, и все дебаты по поводу моей дальнейшей судьбы велись без моего участия. Впрочем, на территории совдепов так было всегда, и ничего удивительного в этом не было.
– Задержанный! Берите свой стул и подходите ближе! Ну-ну, не так близко, просто поставьте его там, где сейчас стоите и садитесь. Ага. Сразу предупреждаю, мы все здесь люди подкованные и таких, как ты, целую кучу обезвредили, потому советую не юлить и на все вопросы отвечать прямо и искренне, как на исповеди. Тогда и нам проблем будет меньше, да и ты быстрее уйдешь отсюда. В камеру, – добавил он быстро, перехватив встревоженный взгляд заерзавшего при слове «уйдешь» Дергачева. Так будешь говорить честно?
Начав было разговаривать «по форме», Пузанов сразу же съехал на «ты», которое было более в ходу в среде его общения. Я не хотел портить кровь ни себе, ни этим милым людям и пообещал всячески сотрудничать со следствием, ежели таковое начнется. Начальник был доволен и начал с персоналий.
Мое имя не вызвало у него усмешки, из чего я заключил, что среди массы идиотских революционных имен, вроде «Баррикады» и «Вилена», мое не казалось столь уж вычурным. Затем настала очередь даты рождения. Понимая, что усложнить свое положение уже ничем не могу, я сдержал данное мною минуту назад обещание и сказал правду.
Народные милиционеры переглянулись и, после секундного замешательства, одновременно заулыбались. Похоже, наобум высказанная шефом версия начала находить свое подтверждение.
– А как же, простите, Вы оказались у нас, товарищ? Не заколдовал ли Вас кто-нибудь? – продолжил Пузанов елейным голосом, каким, по его мнению, было принято говорить со спятившими. – Или Вы, как часто бывает, просто проснулись однажды и… о чудо?
– Наверно, так, – понурив голову, подтвердил я. – Я не собирался никого грабить или калечить, мне просто нужно позарез найти здесь одного человека, после чего я уберусь восвояси.
В последнем своем утверждении я слукавил. В тот момент я и понятия не имел, каким образом мне удастся попасть домой, ведь ворота закрыты, и тот, кто это сделал, не поставил меня в известность касательно своих планов. Может статься, что мне придется остаток жизни провести здесь, в этом диком обществе борцов за народное счастье, и остаток этот, судя по всему, не будет слишком большим. Я почувствовал, как во мне поднимается клокочущее отчаяние, подобное тому, которое испытываешь в детстве, узнав, что по причине плохой успеваемости ты все же не получишь ко дню рождения обещанный злобными врагами-родителями велосипед.
– И что же это за человек, позвольте спросить? – издевался Пузанов, подмигивая мне и потирая руки в предвкушении дальнейшего удовольствия.
– Да это мой друг, Альберт Калинский. Он пропал, и следы его ведут к вам сюда. В моей жизни происходит черт знает что, и он, пожалуй, единственный, кто мог бы пролить свет на это. Вы его, случаем, не встречали?
