Кира Прокловна запустила в наглую дочь полотенцем, которым вытирала какую-то миску, Аглая притворно охнула и, вскочив, порывисто обняла старушку. Рядом с высокой статной дочерью та казалась тряпичной куклой с ярмарки – в отличие от мужа, хозяйка выглядела, пожалуй, даже несколько старше своих лет.
– Пусти, пусти, баловница! – приговаривала она, не спеша, тем не менее, освободиться из дочерниных объятий. – Ну, что тебе за веселье, придумала!
– Ой, мамка, соскучилась-то я как! Век бы от тебя не отходила!
– Поди прочь!
Кира Прокловна, шлепнув подхолюзницу по облаченному в широкую деревенскую юбку заду, вышла за чем-то в клеть.
После того, как дверь за ней закрылась, Аглая вернулась на свое место за столом и посмотрела на меня без прежней игривости, скорее задумчиво. Ее большие серые глаза с длинными ресницами изучали меня так, как изучают засохшую тушку какого-нибудь пресмыкающегося в музее или заспиртованного уродца в кунсткамере – с интересом, но без участия. Я решил не нарушать молчания, ибо мне нечего было сказать. Мало того, я все еще чувствовал себя жертвой, а в этой холодной, успешной, по здешним понятиям, женщине видел охотницу, от которой ничего, кроме злых нападок и неприятностей, ждать не приходилось. Не она ли держала меня под дулом пистолета и без всякого сочувствия отдала на растерзание советской милиции, в застенках которой, как она знала, у меня не было шансов? Не она ли, напрочь забыв о моем существовании, приехала развлекаться к своим родителям а, увидев меня, позволяет себе язвить и издеваться надо мной?
– Конечно, я знаю, как Вас звать. Не уверена, что Вас утешит то, что я сейчас скажу, но, поверьте, все это время я сожалела, что не спросила Вашего имени еще там, в городе, когда… Ну, в общем, Вы понимаете.
– Натурально, я понимаю! – не оставил я насмешливого тона. – Поверьте уж и Вы мне, что за прошедшее время я неоднократно возвращался к Вам мыслями! Боюсь только, что с любопытством мои эмоции не имели ничего общего. Мною руководило другое чувство.
– Ненависть? Презрение?
– Мягко сказано, товарищ Алеянц! К сожалению, мое христианское воспитание довольно слабо, и по части прощения врагам своим я, боюсь, не на высоте.
– Товарка.
– Что? – не понял я.
– Товарка, я говорю. Это форма женского рода от слова «товарищ», которым Вы изволили сейчас меня именовать. И, даже если малограмотные милиционеры называли меня так в Вашем присутствии, это не повод, чтобы повторять глупости. Кстати, товарищ Алеянц – мой супруг, поэтому давайте не будем вносить путаницу в терминологию!
Я зло рассмеялся. Эта расфуфыренная номенклатурная подстилка будет учить меня грамматике! Что-то не больно она вдавалась в филологические дискуссии, когда я едва не обгадился под стволом ее вонючего браунинга, подаренного, очевидно, ее преступнику-мужу за «подвиги» в коллективизации!
К счастью, мне удалось быстро взять себя в руки и не дать вырваться наружу словам, в которых мне потом пришлось бы раскаиваться. В конце концов, я – гость в доме ее родителей, предоставивших мне кров и харчи, и должен проявлять уважение ко всей их семье, из каких бы ползучих гадин она не состояла. Поэтому я выдавил из себя подобие улыбки и пожал пальцы ее протянутой мне руки, оказавшиеся на удивление теплыми и приятными на ощупь, чего не встречается у пресмыкающихся.
– Пусть будет так, товарка Алеянц! А согласитесь, довольно забавно – я скрываюсь в доме Ваших родителей от Вашего преследования и произвола Вашей оголтелой власти! Это второе чудесное совпадение в моей жизни за последнее время. Кстати, что Вы думаете делать? Далеко тут до ближайшего отделения уездной милиции?
Вздохнув, Аглая встала и отошла в печной угол, где загремела чем-то. Вероятно, посудой, потому что через несколько секунд она вернулась и поставила на стол передо мной большую суповую миску и стакан, которые предварительно протерла полотенцем.
– Ты из тайги вернулся. Голодный, стало быть, а потому и злой. Сейчас я налью тебе щей, а стакан материнского самогона приведет тебя в чувства. Мать очень хорошо делает самогон, да вот зря первач туда же выливает, из жадности, наверно. Первач – это яд первейший, скажу я тебе.
Воркуя таким образом, Аглая незаметно наполнила стол незамысловатой деревенской снедью и вытащила откуда-то большую бутыль с мутной белесой жидкостью, от одного вида которой меня затошнило. Заметив, как я поморщился, она засмеялась и наполнила стакан, продолжая убеждать меня в отменном качестве пойла, несмотря на наличие в нем первача и сивушных масел. Чтобы не казаться капризным салагой, я несколькими большими глотками влил содержимое стакана себе в глотку и, когда вновь смог дышать, заел его жирными щами. Удивительно, откуда у людей мясо в разгар коллективизации? Не иначе, городской зятек пособляет…
– Послушайте, а где же все? – спохватился я, перепугавшись, не будет ли моя одинокая трапеза расценена как невежливость.
– Отец уже поел – по делам торопился, а мы с матерью успеем, не волнуйся. Да, и говори мне «ты», будь любезен!
– Да как могу я, товарка Алеянц? С такой персоной как Вы, и вдруг фамильярничать! Негоже.
– Ну-ну, не будь колючим. Или мы теперь не одна семья?
Она захохотала и выскочила в клеть вслед за так и не вернувшейся матерью.
Позже, ближе к вечеру, я снова увидел Аглаю, хотя совсем не стремился к этому. Эта женщина вызывала у меня противоречивые чувства, и я ругал себя за мягкотелость, проявляющуюся во внезапном ослаблении моей антипатии к ней. Но, как бы там ни было, любезничать и, тем более, панибратствовать с ней я вовсе не собирался.
Желая как-то отметить приезд дочери, Кира Прокловна собрала нечто наподобие праздничного ужина, который, однако, постаралась обставить как можно проще: она призналась мне как-то, что муж ее не выносит торжеств и их проявлений, вроде тостов, речей и затяжных посиделок. Поэтому, как ни хотелось ей сегодня выплеснуть толику радости на праздничный стол, она была вынуждена обуздать свою широкую душу.
Тем не менее, даже простецкий пирог с повидлом из сибирских яблок да чуть больше, чем обычно, разносолов на свежевыскобленном столе вызвали, похоже, неудовольствие Якова, и он, наскоро выхлебав миску супа и отказавшись от выпивки, ушел спать, велев всем «быть потише».
– Ну как, поладили? – спросила негромко Кира Прокловна, чуть испуганно поглядывая то на меня, то на дочь, словно наши с той взаимоотношения были для нее непомерно важны.
– А чего нам ладить? – удивилась товарка Алеянц, сидевшая по правую руку от меня и в течение всего ужина подчеркивающая свое ко мне безразличие.
– Не свататься, чай, пожаловал к нам молодец! Кстати, – повернулась она вдруг ко мне, – ты на отца батрачить собираешься, или как? Если батрачить, то тебе, пожалуй, в бане спать положено, а харчеваться – на скотном дворе!
– Аглайка! – вскричала перепуганная Кира Прокловна и тут же прикрыла рот рукой, оглядываясь на ширму, за которой давеча скрылся грозный хозяин дома. – Чего болтаешь-то, неразумная? Ты уж, Галактион, не серчай на нее, она это не со зла, а от нрава буйного… Даже за мужиком не угомонилась!
