Я стремглав бросился назад, вверх по лестнице, но лишь для того, чтобы убедиться, что сделанного не исправить: дверь в проклятую квартиру была заперта, а это значило, что портал не функционирует. Звонить я не стал, так как вовсе не жаждал видеть заспанные лица Елизаветы Александровны и Альбертовой матери и слушать угрозы милицией.
На душе было скверно, но я не стал, словно девица, заламывать руки и убиваться, решив пройтись по улицам ночного города и без спешки обдумать сложившееся положение и возможные пути выхода из него. Да и что мне оставалось делать?
В сравнении с тридцатыми годами, у меня теперь было одно весомое преимущество – я жил здесь когда-то и отлично знал, что называется, все входы и выходы. Ряды разномастных ларьков, горы мусора и прочая атрибутика раннего постсоветского периода, как ни странно, радовала глаз, и я был уверен, что смогу что-нибудь придумать, если не поддамся панике.
Увлеченный своими мыслями, я только сейчас заметил, что портал на этот раз открылся не с «годичным тактом», а иначе, и тот факт, что я забыл в квартире мой старый полушубок, не играл никакой роли – здесь было лето. Теплый воздух, напоенный доносившимися со стороны маленького продуктового рынка запахами гнилых овощей и канализации, как нельзя лучше поведал мне об этом, и я настолько приободрился, что даже начал насвистывать что-то веселое, уверенный, что жизнь налаживается.
Пробродив до рассвета, я составил себе более или менее четкий план действий. Прежде чем отправиться к профессору Райхелю и потребовать у него ответа, я должен был побеспокоиться о формальной стороне дела. Разумеется, я отдавал себе отчет, что без документов, денег и какого-никакого официального положения в обществе я далеко не продвинусь, и уж во всяком случае не сумею поехать за границу, где окопался ненавистный оккультист. Потому, первым делом мне надлежало позаботиться именно об этом.
Паспорт я решил позаимствовать у собственного отца, на которого, по всеобщему мнению, очень походил. Разумеется, на фотографии он должен был выглядеть несколько старше меня, но это не было проблемой – не бреясь и нацепив на нос большие круглые очки, я вполне сойду за него. В правильности этого своего решения я уверился, когда вспомнил, что отец летом 1993-го года и в самом деле необъяснимым образом потерял свой паспорт, который просто исчез из его коробки с документами и никогда уж более не нашелся. Предку пришлось тогда выстоять несколько нескончаемых очередей в паспортном столе и одну – в сберегательной кассе для уплаты госпошлины, но на том его злоключения и окончились, не причинив ему иных неприятностей. Я осмелился думать, что отец, знай он о моем положении, согласился бы отстоять даже очередь в мавзолей ради спасения своего отпрыска, а посему не посчитал предстоящее «одалживание» у него документа преступлением. Мало того, я собирался все рассказать ему, если когда-нибудь вернусь в свое время, и покаяться.
Рассвело. Первые фургоны, расплескивая грязь, начали доставлять крикливым, облаченным в грязные клеенчатые фартуки базарным торговкам полугнилые продукты, ларьки с дешевым китайским ширпотребом распахнули свои железные ставни, а из подъездов уныло потянулись к местам службы бедно одетые сутулые женщины, надеющиеся когда-нибудь получить свою зарплату. В общем – девяностые.
Позвонив к себе домой и представившись черт знает кем, я узнал у матери, что отец уже заступил на смену в шахте, а сама она вот-вот отбудет в свою амбулаторию, где с незапамятных времен переставляет с места на место какие-то пробирки. Спустя полчаса я не без трепета проводил глазами четырнадцатилетнего, чуть полноватого парнишку в безобразной самоваренной куртейке, отправившегося, должно быть, к своему закадычному другу Альберту Калинскому, и заскочил в полутемный, пропахший мочой подъезд.
Ключ от квартиры мы, как и все, всегда «прятали» под коврик у двери, на котором громоздились вперемешку кирзовые сапоги, галоши и старые стоптанные кеды, так что найти его мне не составило никакого труда. Переступив порог, я чуть помедлил, свыкаясь с обстановкой и вспоминая, где что лежит, потом, не давая воли нахлынувшей ностальгии, прошел в большую комнату и вытащил из «стенки» картонную коробку из-под туфель, где родители хранили документы. Отцовский паспорт я нашел быстро – он, серпасто-молоткастый, лежал почти на самом верху, – и, не задерживаясь долее, поспешил назад. Мне пришло было в голову разжиться и кой-какой одежонкой, но я отказался от этой мысли, так как пропажа драгоценных по этим временам штанов или рубашки несомненно была бы обнаружена и могла привести к заявлению в милицию о краже, что в мои планы не входило. Затем я решил было пошалить и подбросить мне – «местному» – что-нибудь в комнату, но и тут я остановил себя: я не помню, чтобы обнаружил в детстве что-то необычное, а это значит, что такое не должно случиться.
Захлопнув дверь, я положил ключ под коврик и вышел на улицу. Теперь я чувствовал себя гораздо более уверенно, хотя и не припоминал, чтобы паспортный режим здесь был сколь-нибудь строгим.
Следующей моей остановкой должен был стать скупщик драгоценных металлов, которому я вознамерился продать свое золото. Насколько я помнил, самый известный в городе ломбард находился всего в трех кварталах от моего дома, а потому, не раздумывая, направился туда и вступил в жесткий торг с лысым, страдающим болезнью Паркинсона стариком, необычайно въедливым и борющимся за каждую копейку. Он тоже был частью этого общества и знал, в каком бедственном положении находится большинство жителей, вынужденных закладывать и продавать за гроши даже семейные реликвии, а потому не спешил предложить за горстку высыпанного мною на прилавок желтого металла нормальную цену, приняв меня, должно быть, за воришку-наркомана, жаждущего дозы. Однако я четко представлял себе, сколько хочу выручить за свою собственность и быстро разубедил жадного старика в том, что и меня он сможет так же легко надуть, как какую-нибудь отчаявшуюся домохозяйку. Даже на слова «позвоню в милицию», лукаво ввернутые пройдохой в разговор, я не отреагировал нужным ему образом, но стал ссыпать желтые кусочки с прилавка в сложенную лодочкой ладонь, что вынудило раздосадованного носатого мародера назвать, наконец, приемлемую цену. Остальную часть золота я до поры припрятал, надеясь позже с его помощью попасть в Европу.
Приодевшись на вещевом рынке в китайско-кооперативное барахло и кое-как умывшись в туалете техникума пищевой промышленности, я наконец-то почувствовал себя человеком. Некая баба Клава, живущая в частном секторе неподалеку и так же, как все, имеющая весьма смутное представление о том, как выглядит ее пенсия, согласилась за умеренную плату пустить меня пожить на веранде ее дома, с условием, что я не стану «баловать». Я уверил ее, что вышел из того возраста, и таким образом приобрел крышу над головой. В моем распоряжении была также и баня, где я мог мыться хоть с утра до вечера, если натаскаю воды и украду где-нибудь угля на протопку. Чемоданов у меня не было, и весь «переезд» мой заключался в том, что я, бросив в угол веранды осточертевшую мне сумку, с удовольствием вытянулся на кушетке, покрытой стареньким одеялом, и уснул, отложив все свои размышления на потом.
То ли свежий воздух веранды действовал на меня благотворно, толи я и в самом деле несказанно вымотался, но проспал я до самого следующего утра. Никто не потревожил меня – ни ночная прохлада, ни снующая туда-сюда баба Клава, нажарившая мне с вечера картошки, да не посмевшая меня разбудить.
