Нижние коробки с книгами вроде стоят, а верхние все рассыпаны, перевернуты, как попало заброшены обратно. Грузовой фертон без окон, ничего не вижу в темноте, а ведь Дарсаль должен бы освещать своим горением. Вдруг стреляет мысль — слепое пятно, или как его там. Но он же в таком состоянии… неужели может его удерживать? И зачем?! Надеюсь, не от меня закрывается. Тогда от своих?
Не могу понять, присматриваюсь, контуры какие-то нечеткие. Приближаюсь на ощупь. Остальные Стражи снаружи. Этика у них такая, что ли, во время откатов друг друга не беспокоить? Может, и я здесь не нужна?
— Дарсаль, — зову тихо.
Не ожидаю, что откликнется, но прилетает хриплое:
— Что, моя госпожа?
— Чем я могу помочь?
— Ничем, моя госпожа.
— Впусти меня, пожалуйста, — прошу.
Темное марево, а ведь я нечто похожее уже видела во время боя. Что-то нащупываю, ногу, кажется, горячая даже сквозь плотные брюки. Осторожно ползу вдоль дрожащего в ознобе тела. Как это все сочетается в одном человеке?! Как это можно удержать?!
— Не трогайте… моя госпожа… могу… обжечь.
Ерунда какая, не верю, прикосновение твоего омаа было настолько приятным… Не может быть, чтобы вдруг обожгло! Наставления мадам Джанс и устрашения Тересии, конечно, вспоминаются. Но как-то слишком ясно осознаю, что ничего они не знают — ни о Стражах, ни об Айо. Или, по крайней мере, не знают всего.
— Клавий, дай мне холодной воды! — Ох, какой командный тон от страха выходит.
Зато оспаривать никто не рискует, вскоре дверь отворяется, являя зрячего охранника с бутылкой воды.
— И ткань, — добавляю.
— Здесь нет, госпожа. Мне разорвать свою одежду?
— Не надо, — качаю головой, машинально делаю жест, каким отпускают Слепых, спохватываюсь, но Клавий верно истолковывает. Уходит.
У меня тоже ничего лишнего, платки я как-то не привыкла с собой носить. Ползу дальше на ощупь, пока не начинают проступать контуры груди и плеч, горящие глаза. Хорошо бы мне удалось под это пятно забраться, император же тоже находился в середине!
Веки дрожат, глаза мечутся, и когда приоткрываются — там самый настоящий огонь, который словно сдерживает тонкая, невидимая оболочка. Приближаюсь насколько могу, наклоняюсь. Лоб весь в испарине, зубы стиснуты, так что щеки почти запали. Расправляю сбитый капюшон под головой, немного раздвигаю книги, смачиваю руку, кладу на лоб. Отдергиваю, вода с шипением моментально испаряется, ощущение, словно к утюгу притронулась. Даже странно, что у меня ожога не остается.
Снова черное марево над головой, черные отблески в глазах.
— Уходи, — глухое.
Хочется плакать от бессилия, от того, что ничего не знаю: ни как помочь, ни что лучше сделать! Кого он прогоняет — меня или какие-то свои видения?
Нащупываю в кармане пачку мокрых салфеток, беру одну, снова смачиваю водой. Кладу на лоб, это темное марево везде, отмахиваюсь, как от дыма, смотреть мешает. Вроде рассеивается слегка, салфетка сразу горячая, рвется клочьями, истаивает. Беру вторую, только ни капли это не помогает.
Из губ Дарсаля рвется раскаленный свет, запекаясь коркой, опаляя дыханием. Господи, что же мне делать? Может, у других Стражей спросить? Наверное, они предупредили бы…
Черное марево вдруг стягивается, словно превращаясь в растекающуюся по воздуху маску, огонь хлещет из прорезей для глаз. Вижу взгляд — чужой, настороженный, изучающий и какой-то словно раздраженный. Злюсь — что это мне мерещится! Доли секунды, все рассеивается, оседает черными крохотными точками на лицо, одежду.
Глаза Дарсаля светлеют, возвращаясь к привычному белому сиянию. Даже не белому, голубому какому-то. По крайней мере, смотрит осмысленно, без этого жуткого пламени, еще и порывается что-то сказать, только из горла доносится лишь хрип.
Подношу бутылку, придерживаю голову, жадно пьет. Почти жду, что снова с шипением поднимутся клубы пара, но нет, его понемногу отпускает.
Столько всего хочу спросить, столько высказать, да лишь сейчас вспоминаю, что за нами наблюдают, что все мои мысли и эмоции снова были видны. А там, где-то внизу, недовольный жених.
Твою бестию, отвлеклась, не заметила, как бутылка снова начала плавиться в его руке, едва успеваю выхватить. Зальет себя, куда в мокрой одежде?
С ладоней срывается свет, ну хоть не огонь, уже легче.
— Скажи, что мне сделать? — снова прошу, должен же быть какой-то способ!
Ну невозможно же, чтобы эта «расплата за силу» была настолько жестокой и беспощадной!
Дарсаль
Синяя аура ласкает свежестью и желанным сейчас холодом — я брежу, но до чего приятно! Давно не падал так далеко, в самые огненные глубины. Зато никакой Овинии, ну или я о ней успел забыть. Себя бы удержать.
Не сразу осознаю, что Ноэлия действительно тут, со мной. Как? Зачем подпустили, почему ей удалось меня увидеть, приблизиться?!
Прохладные прикосновения, до безумия боюсь обжечь. Кажется, прошу уйти. Не хочу, чтобы ты смотрела. Или это часть отката? Дожили. Не хочу возвращения Овинии. Все путается. Ничего не соображаю.
Холодная жидкость оживляет сгорающие внутренности, после откатов всегда хочется пить, но зачастую воды не оказывается рядом. На несколько мгновений прихожу в себя, чтобы обнаружить нереальное. Обеспокоенное лицо, взволнованные глаза, решительную линию губ. Я брежу, я не могу этого видеть, давно уже не могу. И она под пятно не проберется, даже прикоснуться ко мне не получится. Если я все сделал верно.
Видение стремительно тускнеет, снова унося в огненную бесконечность. И только остужающий, отдающий синевой в моем искаженном восприятии голос возвращает к реальности: «Скажи, что мне сделать?»
Ничего ты не сделаешь. Но это так неожиданно. Нас всегда учат, что откат — личная битва каждого, что нельзя ему мешать и в нем присутствовать, что это может сказаться на силе и бесы знают на чем еще. В детстве осознание вызывает пробирающую, почти невыносимую тоску, желание сжать сильную руку, ощутить опору в бесконечном падении, словно гарантию возврата, пусть иллюзорную. А потом становится чем-то глубоко личным, откуда непрошеных гостей вышибаешь сам. Мой мир, мое пространство. У каждого свое.
Мрачная энергия шаматри снова собирается, густеет, жду и почти хочу увидеть Овинию, вернуться к привычному откату, с какими давно уже научился справляться. Нужно возвратить контроль над омаа, иначе кому будет нужен такой Страж. Опять синий росчерк за закрытыми веками, там, далеко наверху, — и темнота отступает, заполняется ровным, слегка структурированным сиянием, которое ни с чем не спутать.
Ощущаю прикосновение к ладони, в руке же бутылка была, пластиковая, из Йована, расплавилась наверняка. Но это не бутылка — теплое, мягкое. Нежное. Не может быть. Перед глазами страшные картины оплавленных до кости конечностей. Трясу головой, криков же не было? Или не услышал?
