– Но мы все равно не соберем такую сумму…
– Сколько?
– Тридцать миллионов, – сухо ответила Динара.
Повисла тишина.
– В долларах? – нарушил ее Макар.
– В рублях.
– Я же говорил, не очень дорого, – слабым голосом пробормотал Дворкин.
– Мы высоко ценим Мишу Гройса… – начал Верман, но на полуслове оборвал фразу и махнул рукой.
– Дело не только в деньгах. – Динара обвела мужчин неприязненным взглядом. – Я хочу получить эту диадему. Именно ее.
– Но зачем, если вы все равно ее продадите?
– Чтобы у моей свекрови осталась фальшивка.
Выражение, промелькнувшее на ее лице, заставило прикусить язык Вермана, который собирался высказаться.
– Ни за какие деньги вы им Гройса не вернете, – помолчав, констатировал Илюшин.
Девушка выразительно пожала плечами.
– Тогда мы в тупике. Вам нужна диадема, скопировать ее по фотографии невозможно, значит…
Динара вдруг подняла голову, в глазах ее промелькнула какая-то мысль. Мужчины переглянулись. Они были знакомы с Курчатовой очень недолго, но достаточно, чтобы понять: ее идеи не обещают никому из присутствующих ничего хорошего.
– Значит, ее скопируют по оригиналу, – уверенно сказала она и рассмеялась, глядя на их непонимающие лица.
Глава 4
Брошь, украденная у Ирмы, не годилась. Старик окончательно убедился в этом после часа терпеливых попыток согнуть кончик иглы так, чтобы получилась отмычка. Но металл оказался слишком твердым. Игла не сгибалась, а значит, отодвинуть маленький язычок в замке ею было невозможно.
– Иди-ка сюда, дружок.
Гройс похлопал по ноге и приласкал подбежавшего пса. С утра Ирма уехала, и старик выпросил у нее разрешение оставить Чарли с ним в комнате.
– Ты, говорят, дурачок.
Пес, вывалив язык, дружелюбно вильнул хвостом.
– Ну точно дурачок, – вполголоса сказал старик. – А что это у нас тут есть для тебя?
Он вытащил из-под подушки белый мякиш. Кусок хлеба Гройс спрятал после завтрака, а когда Ирма унесла поднос, размял его и смешал с сахаром. Сахар тоже пришлось выпрашивать. Гройс пожаловался, что чай несладкий, и Ирма принесла целых четыре куска прекрасного рафинада.
Вернее, ничего прекрасного в нем не было. Хороший рафинад должен быть мелкий, твердый, чтобы ничем, кроме как сахарными щипцами, его не расколоть. Гройс понимал в этом толк. А Ирмины кубики крошились прямо в пальцах. Однако старику именно это и требовалось.
Он незаметно ссыпал растертый сахар в крошечный кулек, который смастерил из оторванного угла салфетки. Молчаливой улыбкой поблагодарил свою тюремщицу, а когда та закрыла за собой дверь, выплюнул в подставленную лодочкой ладонь теплый чай, который держал за щекой. Разболтал сахар в чае и смешал сироп с мякишем. Ладонь оттер об одеяло, а влажный хлеб положил сушиться на батарею, обнаруженную за кроватью. Тепла от нее не шло, но жар и не требовался: хлеб отлично высох на воздухе за пару часов.
Наживка была готова.
– Давай проверим, любишь ли ты сладкое. – Гройс отщипнул кусочек от мякиша и протянул псу.
Тот слизнул быстрее, чем старик успел сказать хоть слово.
– Ай, молодец. А теперь попробуем так…
Гройс негромко щелкнул языком. Чарли вопросительно посмотрел на него, и в награду получил еще один кусок.
Старик спустил ноги с кровати, дождался, пока пес утратит интерес и отвернется.
Снова издал щелчок.
Чарли обернулся, высоко подняв курчавые уши. На ладони человека уже лежал приготовленный для него сладкий хлеб.
Пес оказался внимательным учеником, а Гройс был исключительно терпелив. Когда Чарли понял, что пристальный взгляд на этого странного гостя, не слезающего с кровати, обеспечивает ему лакомство, старик перешел на следующий уровень. Он опустил руку с хлебом к полу, и как только пес слегка подогнул колени, щелкнул языком.
Спустя полчаса Чарли освоил команду «лежать».
Гройс использовал технику кликера – способ, при котором в тот момент, кода собака совершает правильное действие, издается звуковой сигнал, а затем животное поощряется лакомством. Михаил Степанович пару раз видел, как профессиональные дрессировщики используют кликер – простой маленький приборчик, издающий щелчок.
Кликера у старика не было. Но он мог его имитировать.
– Ты, братец, далеко не глуп, – поведал он Чарли, когда тот, закончив тренировку, запрыгнул к нему на постель. – Я бы даже сказал, ты умен. Слышишь, чучело?
Он потрепал пса по голове.
– А теперь давай сообразим, где нам все-таки раздобыть отмычку.
Но прежде следовало вернуть брошь хозяйке так, чтобы она ни о чем не догадалась. Можно было спрятать украшение под матрасом, но Гройс не хотел рисковать. Если Ирма хватится своего янтаря и решит обыскать комнату, ему больше не удастся убедить ее в том, что он смирившийся со своей участью слабый старичок. Который даже рад, что нашелся слушатель для его баек.
Это сказала Ирма. Поставив перед ним бутерброды и тарелку с кашей, собралась уходить, но вдруг повернулась с приветливой улыбкой:
– А ведь вы в глубине души рады. Признайтесь, Михаил Степанович!
– Чему? Овсянке?
– Возможности побеседовать с понимающим человеком!
Сперва Гройс подумал, что она тонко шутит. Затем – что откровенно глумится. И лишь радостное выражение ее лица убедило его, что это не ирония.
– Старым людям всегда хочется поговорить о своем героическом прошлом, – сказала Ирма, ласково глядя на него сверху вниз. – Наверняка вам приятно, что кто-то заинтересован в ваших историях. Помню, к нам в школу приходил пенсионер, ветеран войны…
Она ударилась в воспоминания об инвалиде, единственной отдушиной которого, по ее убеждению, были встречи с пионерами на девятое мая. Гройс слушал ее и представлял, как тарелка летит Ирме в физиономию, как горячая овсянка стекает по ее аккуратному маленькому носику и круглым щекам, повисает сопливыми ошметками в тщательно уложенных волосах… Обесценить его жизнь до того, чтобы предположить, что он будет радоваться собственному унижению! Он, прикованный к кровати! Гадящий в ведро!
Гройс чудом удержался от вспышки. Выручил его пес. Чарли сидел под ногами Ирмы, и сжав край тарелки с такой силой, что казалось, фарфор вот-вот треснет, старик внезапно подумал, что горячая каша разлетится по комнате и попадет на пса.
Эта мысль заставила его ослабить хватку. Ирма разливалась соловьем, вспоминая, как детьми они слушали ветерана и благодарили его, а тот в ответ умиленно жал детские ручонки.
«Потом приходил домой и напивался в зюзю, – злобно подумал Гройс. – Или альбомы порнографические рассматривал, с такими же детишками на фотографиях».
