Юрист все понял с первого слова. Фиктивная сделка была официальным способом передать жилье от матери к дочери, избегая наследственной волокиты. Мать подписала договор без единого возражения. Лишь после, когда они вышли, взглянула на Динару и спросила: зачем?
«Ты скоро умрешь, – ответила восемнадцатилетняя Динара. – Я хочу сразу же уехать отсюда. Вступления в наследство нужно ждать полгода. Не желаю тратить это время на бессмысленное сидение в Оренбурге. Ненавижу этот город».
Мать помолчала. Выпустила руку Динары.
«А как же Тимур? Он ведь тоже мой ребенок».
Динара взглянула удивленно: «Я отложу его часть в банк. Возьмет, когда захочет».
Больше они не касались этой темы.
Динара так и не поняла, отчего тетка была с ней груба. Она все сделала правильно. Если бы мать сама сообразила, что недвижимость нужно официально передать Динаре, она бы так и поступила. Но мать была глуповата, к тому же ничего не понимала в законах.
Когда Динара училась на третьем курсе, тетка позвонила сама.
– Бабка твоя объявилась, – сухо сказала она. – Шляется туда-сюда.
– И что? – спросила Динара. – Мое какое дело?
– Это твоя кровь. Мы тут ни при чем. Разбирайся сама.
И положила трубку.
Родственников по отцовской линии Динара почти не знала. Она и отца-то видела в последний раз, когда ей было двенадцать. Он приходил пьяный, приносил игрушки, выглядевшие так, словно были украдены в ближайшей песочнице, и, кажется, смутно помнил возраст дочери. Самым ласковым, что слышала от него Динара за всю жизнь, было мимоходом брошенное «Красивая будешь. Полукровки всегда красивые». Что, впрочем, не сбылось.
В доме бабушки по отцу ей довелось побывать всего пару раз. Запомнилось, что в темной комнате повсюду белели блины вязаных салфеток, а бабушкино пальто венчалось лисьим воротником. В полутемной прихожей с вешалки на маленькую Динару смотрели два стеклянных лисьих глаза с узкой сушеной мордочки. Сама же бабушка была толстая и губастая, угощала девочку пирожками с ливером из бакалеи, о которых мать говорила, что ими только фашистов кормить можно, а потом допытывалась у сына, собирается он жениться на своей татарке или так и будут жить в грехе.
Уже став взрослой и припомнив кое-какие подробности встречи, Динара сообразила, что бабка в тот день крепко выпила. Но все равно было здорово. Особенно пирожки.
За прошедшие годы об отце и его матери у Динары не было никаких сведений, пока не позвонила тетушка.
Дело было в начале лета. Динара подумала – и купила билет в Оренбург.
Жарко.
Убого.
Дороги в страшных выбоинах.
Круглосуточных продуктовых не найти.
Она никогда не любила свой город. Но прежде его уродство не так бросалось ей в глаза.
Могила матери была запущена. Памятник стоял ровно, но вокруг пробивалась поросль рябины, а ограда вовсе исчезла. Динара не стала тратить времени, чтобы привести участок в порядок. Мертвым все равно. Их здесь нет. Она постояла, прислушиваясь к себе и пытаясь уловить какие-то чувства. Но не было ни тоски, ни вины, ни горя. Только в голове звучала песня певицы Адель.
– Чего приехала? – враждебно спросила тетка, увидев ее на пороге.
Однако усадила племянницу за стол, и за чаем рассказала, что отец Динары пять лет назад переоформил квартиру матери на себя и пропил.
– Сам он сначала при каких-то жалостливых бабах ютился. Потом его выгнали все. Говорят, ночует на теплотрассе.
– А бабушка?
– Спятила, – спокойно ответила женщина. – Она всегда дурная была. Пила много. А ты в отца пошла, его русская кровь в тебе пересилила нашу.
– Что несешь-то? – миролюбиво спросила Динара. – Чего она пересилила?
– А вспомни, как ты заставила мать квартиру на тебя переоформить. На пороге смерти! Она мне все рассказала! Так плакала, бедная, так плакала…
Тетка вытерла слезы.
– Если ты ее так жалела, что ж в больнице появилась два раза? – полюбопытствовала Динара.
– Не могла видеть, как она умирает, – заплакала женщина. – Может, из-за тебя она и ушла до срока.
Динара молча пила чай, дожидаясь, пока утихнут всхлипы.
– Зачем ты мне в Москву позвонила?
– Я твою старуху в больницу устроила. Они ее подержали, потом выпустили. Куда ей идти? Она по подъездам скитается. Люди нас осуждать начали. Старую женщину, говорят, приютить не могут.
Динара слушала.
– А я ее взяла! – разгорячившись, продолжала тетка. – Так она мне в первую же ночь всю кровать обоссала! Простыни, матрас – ну все! Вонища такая, что я потом два дня есть не могла. Отвезла ее снова в больницу, денег им там сунула, чтоб взяли, а у меня, между прочим, Ринат два месяца зарплату не получал! А она мне кто? Да никто! Двоюродной сестры мужа мать – это ж додуматься ей надо было ко мне прийти! Хоть и пропила мозги, а понимает: вы, русские, своих стариков бросаете. Ничего от вас не дождешься, кроме зла.
Динара вышла на улицу, завернула за угол. На скамейке возле соседнего подъезда сидела толстая старуха в спортивном костюме.
Она разглядывала ее, пытаясь найти знакомые черты. Но в воспоминаниях ярче сохранилась морда лисы на воротнике, чем бабушкино лицо.
– Вера Андреевна, пойдемте-ка со мной, – сказала Динара. – Документы только ваши заберем.
Тетка смотрела с балкона, как они уходят. «Пожалела, значит».
Никакой жалости в Динаре не было. Но это была ее бабушка, и Динара знала, что обязана забрать ее к себе. Сомнений в этом у нее не возникало ни на секунду, и едва убедившись, что теткин рассказ правдив, девушка уже понимала, что будет делать дальше.
Она была довольно черствым человеком. С очень развитым чувством долга.
В Москве быстро выяснилось, что тетушка не сгустила краски, а акварельно размыла до слабой тени беспощадного факта. Старуха была в глубокой деменции. Она не доходила до туалета, и первую неделю Динара еле успевала менять памперсы и стирать белье.
Затем она нашла сиделку, и стало легче.
С этой чужой больной женщиной, которую Динара видела пару раз в жизни, она прожила два года. Деньги от продажи квартиры ушли на сиделку. По вечерам Динара подрабатывала, ночью готовилась к занятиям, а утром бежала в институт. Она плохо спала – оказалось, что Вера Андреевна разговаривает по ночам. Другой человек на ее месте однажды взял бы подушку и приложил к отекшему бабкиному лицу. Динаре даже в голову не приходило, что от старухи можно избавиться.
Однажды в квартире снова раздался звонок, и тетка сообщила, что отец Динары скончался, похороны через два дня.
– Пофиг, – сказала Динара и повесила трубку.
– Дрянь бездушная, – сказала тетка и пошла варить пельмени.
