– Табличка.
Охранник повернул табличку стороной «Закрыто», и Верман, вопреки своему обыкновению, не сказал ни слова против. Он молча ждал.
Дворкин вернулся в мастерскую и вышел оттуда с двумя диадемами, сверкающими на черной бархатной подложке.
Верман жадно склонился над ними.
С минуту он не отрываясь рассматривал украшения. Наконец выпрямился и лицо его осветила победительная улыбка. Верман поднял указательный палец вверх.
– За все время моей трудовой карьеры у меня было одно поистине бесценное приобретение. Это вы, Дворкин. Я, конечно, пожалею об этих словах, когда вы начнете пилить меня и требовать повышения зарплаты…
– Вы только еще пожалеете, – перебил его Сема, – а я уже пожалел. Если вы кого-нибудь хвалите, Верман, проще повеситься!
Очень довольный, Моня махнул на него рукой, осторожно взял украшения и отнес их в свой кабинет. «Тридцать миллионов, – бормотал он, – тридцать миллионов».
– Дворкин! – окликнул он, вернувшись. – А что, если бы мы оставили обе диадемы себе, а барышне сообщили бы, что впервые ее видим…
Сема недоверчиво покачал головой.
– Верман, вы уникальный человек. Вас держат на крючке, а вы прикидываете, как бы заглотить поплавок.
Моня вздохнул и спрятал диадемы в сейф.
В двенадцать снаружи послышался шум. Верман стоял за прилавком, перекладывая сапфировые кольца, и поднял голову лишь тогда, когда пронзительно засигналили автомобили.
– Что там, авария?
Дворкин, сунув руки в карманы, стоял возле окна.
– Свадьба.
– «Свадьба делает мужчину счастливым лишь в одном случае, – процитировал Моня, – если это свадьба его дочери».
– Любите вы все опошлить, Верман…
К кафе на противоположной стороне улицы подъехала машина, пышно украшенная лентами. Даже номера были затянуты нежно-голубыми атласными полосками, и Дворкин задумался, сколько раз счастливую пару по дороге останавливали гаишники. Окна кафе были пыльными, а дверь давно не открывали: оно не работало с год, а то и больше. Но Дворкин подумал – фотографироваться хотят, и угадал: дверца распахнулась, вылез парень с камерой и стал снимать машину и окрестности.
Место и в самом деле было живописное, отдаленно напоминавшее уголок старой Праги. Дворкин любил Москву в том числе за то, что таких уголков – внезапных крохотных лоскутков других пространств и иных времен – в ней было много. Кто умел смотреть, тот видел. «Молодцы ребята, – одобрительно подумал он. – Славное место выбрали».
С пассажирского сиденья выбралась невеста. Лица не разглядеть за плотной фатой. За ней двое парней несли коробку, а третий путался под ногами и фотографировал.
Коробку установили на верхней ступеньке. Из машины все прибывало и прибывало народу, словно это был портал в другое измерение. Взорвались хлопушки, асфальт вспыхнул крапинками конфетти. Возле машины открывали шампанское, невеста позировала, облокотившись на бампер. Но взгляд Семы был прикован к коробке. Ее наконец открыли. Двое парней склонились над ней, а когда выпрямились, в их руках были…
– Это что, зеленые голуби? – недоверчиво спросил Дворкин.
Его фраза предопределила все, что случилось затем. Потому что услышав про зеленых голубей, Верман изумленно вскинул брови и вышел из-за прилавка, а сидевший на стуле у входа охранник покинул свой пост и приник носом к стеклу.
Вскинулись руки, и зеленые голуби, хлопая крыльями, взлетели в небо.
В следующую секунду дверь распахнулась, и три человека в черных масках ворвались внутрь.
– Лежать! – страшно заорал один. Автомат в его руке казался игрушечным.
Охранника ударили по затылку, и он растянулся на полу. Дворкин непонимающе смотрел на вошедших. Верман, сообразивший, что происходит, гораздо быстрее, метнулся к витрине, но его опередили.
– Куда?!
– Держи его!
Один подсек ювелира под колени. Второй быстро пробежал вдоль окон, дергая за шнуры жалюзи. Теперь снаружи невозможно было увидеть, что происходит в салоне.
– Дверь заприте! А ты иди сюда!
«Автоматы какие-то странные, – мелькнуло у Дворкина, нелепо лежавшего на боку. – Укороченные».
– Не смотреть!
Сема зажмурился. Ему было не страшно, но он совершенно не успевал за происходящим. Его реакция отставала примерно на полминуты, и к тому времени, когда Моню, пихая и подталкивая, повели в кабинет, он только еще осмыслил, что их грабят.
Дворкин осторожно приоткрыл один глаз. Охранник послушно лежал лицом вниз и не шевелился. Ближайшая тревожная кнопка была всего в полуметре от него, но ожидать, что Валерий рискнет жизнью ради сохранения чужого имущества, мог бы только очень идеалистичный человек.
– Чего пыришься?!
От крика Сема вздрогнул и втянул голову в плечи. На полу дуло. К тому же он лежал крайне неудобно, на левой руке, которая последнее время побаливала в локте.
«Встану с бурситом, – подумал Дворкин. – Если вообще встану».
– Открывай!
Моня замер перед сейфом.
– Открывай…. кому сказали! – голос грабителя сорвался на визг.
Верман читал про техасских коз, которые от испуга падают в обморок. Ему врезалось в память, что даже при параличе всех мышц коза не испытывает болевых ощущений, и минут через пятнадцать, придя в себя, полностью готова вернуться к обычной жизни.
Упасть бы сейчас, как та коза. Что они будут с ним делать? Пристрелят?
Верман попытался закатить глаза и слегка обмяк. В шею сзади уперлось теплое дуло автомата:
– Или открываешь, или через три секунды мозги будут на той стене.
Дрожащими руками Верман набрал код. Дверца сейфа распахнулась с беззвучной готовностью.
– Забирай! – скомандовал грабитель.
Второй парень в маске, сделанной из обычной черной шапки с прорезями для глаз, выдернул из хранилища коробку.
– Проверь!
Моня не видел, как за его спиной двое обменялись утвердительными кивками.
– Руки!
Его схватили за локти сзади, скрутили запястья проволокой и заставили опуститься на живот. Сверху поставили стул.
– Не дергайся.
На голову натянули какой-то мешок. В носу засвербило от пыли, и некоторое время Верман не слышал ничего, кроме собственного чихания.
Когда он, наконец, успокоился, вокруг было тихо.
– Эй! – жалобно позвал Верман, елозя по полу.
Никто не отозвался.
– Эй! Сема! Валера!
Суча ногами и извиваясь, Моня наконец сбросил позорный стул. Он чувствовал себя жуком, тем самым, который упал и не может встать. Брюхо мешало перевернуться, жилет жал в подмышках, Верман потел и едва не плакал от беспомощности и унижения. Но вдруг натяжение в запястьях ослабло, и он почувствовал, как проволока съезжает вниз, к ладоням. Моня крякнул и из последних сил дернул руки в стороны.
