– Это наше худшее дело, – буркнул Сергей. – Нас обвела вокруг пальца одна-единственная обезумевшая тетка. Если бы не случайность…
– Если бы не Миша Гройс! – поднял палец Дворкин.
– Если бы не вот этот пес! – проскрипел старик.
– Не забегайте вперед! – взмолился Верман. – Как это называется? Спойлеры! Без спойлеров, иначе я потребую деньги за сеанс обратно.
– А мне можно и с ними, – разрешил Дворкин. – Что стало с женщиной? Миша молчит и не хочет вспоминать ее, так скажите хоть вы. Как ее? Елена?
– Ирма.
– Серега ее связал, и мы вызвали полицию. – Макар наклонился и плеснул себе еще коньяка. – К тому времени, когда они приехали, она уже пришла в себя…
– Очень условно пришла!
– Да, физически все было нормально. Но она выглядела… – он запнулся, подыскивая слово, которое отражало бы состояние Одинцовой точнее, чем «сумасшедшая». – Одержимой. Да. Именно одержимой.
Бабкин поежился, вспомнив, как Одинцова, сидя на полу и уставившись перед собой, с какой-то чрезмерной, избыточно четкой артикуляцией проговаривала стихи про сову – словно девочка, выступающая на утреннике. Старая девочка в рваных колготках, стоптанных туфлях и юбке, помявшейся в борьбе за мячик. С ее губ слетали строки о том, что совы опасны только ночью, а днем к ним можно подкрасться и дотронуться до головы, но если коснуться белого пера, сам обратишься в косматую птицу с круглыми глазами и навсегда останешься в ее теле. Она читала три строфы и без паузы начинала заново. От этой механической декламации, выглядевшей так, будто ее лицевыми мышцами шевелили упрятанные под кожу шестеренки и зубцы, у него по спине побежали мурашки.
Сергей видел много психов на своем веку и считал, что не боится их. Однако в Одинцовой было что-то невыносимо жуткое. Он упрекнул себя в излишней впечатлительности и хотел уже разрядить напряжение шуткой, но, бросив короткий взгляд на Илюшина, вдруг понял, что тому тоже не по себе. Если уж Макара пробрало от вида этой бледной тетки с мертвыми глазами, значит, дело не в нем.
А вот старик смотрел на нее спокойно. Так, словно хотел запомнить ее. Вобрать в себя этот тягостный образ и унести с собой. Сначала Сергей решил, что бедный Гройс провел с Одинцовой слишком много времени. Безумие заразно, а Гройс уже стар и слаб. Возможно, мошенник тоже свихнулся и вот-вот начнет декламировать вслед за ней.
Но потом пригляделся к нему внимательнее и подумал, что если в комплекте к легкому помешательству прилагается бесстрашие, может, пусть так оно и остается. Что бы ни выдержал Гройс в плену у Елены Одинцовой, больше он ее не боялся.
– Что теперь с ней будет? – спросил Сема.
Бабкин достал сигарету и даже приоткрыл окно, но поймал взгляд Макара и передумал.
– Для начала – суд. – Он спрятал пачку в карман. – Скорее всего, признают невменяемой и отправят на принудительное лечение. Если не признают, ее ждет тюремный срок.
– Но диадемы? – заволновался Верман. – Наши диадемы не всплывут?
– Откуда же? О них никто не знает. Ясно, что тетка похитила Михаила Степановича и держала у себя.
– Ты не упомянул сторожа, – сказал Гройс. – Земля ему пухом, несчастному мужику.
– Да, точно. На границе леса нашли свежее захоронение. Михаил Степанович был свидетелем убийства. У Одинцовой нет никаких шансов ближайшие пятнадцать лет оказаться на свободе, где бы она ни провела их – на зоне или в лечебнице.
Моня стукнул кулаком по подлокотнику:
– Черт! Черт! Почему я не издатель! Блестящую рекламную кампанию на этом можно построить! Великолепную! Тиражи вырастут втрое! Впятеро!
– Вы знаете, Верман, как я ценю вас, – заметил Дворкин, – но иногда мне кажется, да простит меня ваша мама, что вы циничный ублюдок.
Моня не обиделся.
– Вы не умеете мыслить стратегически, мой бедный друг. Только представьте, как обогатилась бы читателями отечественная литература, если бы писатели последовали примеру Елены Одинцовой и дали волю своим желаниям! Кровь! Кишки! Убийства! – лицо Вермана озарилось вдохновенным восторгом. – Повсюду трупы! Тюрьмы заполнены публицистами и прозаиками! Счастливый читатель не знает, за что хвататься. Наконец-то в нем пробужден интерес к современной словесности! Интерес, начинающийся не от текста, а от личности! – Верман победоносно вскинул вверх пухлую ручку. – От гнусной, мерзкой, подлой, насквозь прогнившей личности настоящего Творца.
Наступила пауза.
– Знаете, Верман, – кротко сказал Сема, протирая очки. – Допускаю, что я не способен мыслить стратегически. Но моего чутья хватит, чтобы предсказать: если так пойдет дальше, сидеть вам с Еленой Одинцовой в соседних палатах.
Щелкнул закипевший электрический чайник на маленькой кухоньке. Верман, как ни в чем не бывало, убежал и вернулся с большим тортом. В глянцевом озере застывшего желе плавали алые ягоды. Бабкин подумал, что это странный выбор для мужской компании, но увидев, как Гройс оживился при виде сладкого, понял, что Моня все сделал правильно.
– Почему вы сказали, что это ваше худшее расследование? – спросил Дворкин. – Миша, дайте ваше блюдце, мне не дотянуться отсюда.
– Мы делали ошибку за ошибкой, – сказал Илюшин.
– С такой самоуверенностью, что странно, как нас не пристрелили, – буркнул Сергей.
Сема вопросительно поднял брови.
– Сначала ошиблись с Динарой Курчатовой. Поверили, что это она устроила похищение. Потом – с братом Динары, – пояснил Макар. – Парень два с лишним года жил на ее содержании и не хотел терять источник дохода. Он решил, будто мы подосланы его сестрой, которая заподозрила, что ее деньги уходят вовсе не на лечение ребенка. Для этого заманил нас черт знает куда, и если бы не Серега, все могло бы окончиться довольно грустно.
– Да не, они слабаки. – Бабкин пожал плечами. – Но Садыкову очень не хотелось расставаться с хорошей жизнью. Он все надеялся уговорить нас солгать ей. Даже денег предлагал!
– Надо было брать! – посоветовал Верман. – А девке сказали бы правду. Или не сказали бы. Я не слишком переживаю за ее судьбу.
– А третья ошибка? – спросил Дворкин.
– Ни мне, ни Сереге в голову не пришло, что Одинцова может быть похитителем. Я разговаривал с ней дважды. И оба раза у меня не зародилось и тени подозрения.
– И у меня, – мрачно кивнул Сергей.
– Истина дошла до меня только благодаря подсказке Михаила Степановича. Но даже ее я ухитрился понять неправильно!
– Какой подсказке?
Илюшин посмотрел на Гройса.
– Я кидал мячик в ковер, – усмехнулся тот. – В царевну-лягушку… Попадал в корону.
– …и я решил, что это подсказка, – сказал Макар. – Корона означает диадему. Но Михаил Степанович ничего не знал о диадеме Турне.
– Я бил в корону, потому что она золотая, – подтвердил старик. – Чтобы Макар связал меня с ювелиром, который его нанял. Ювелиры занимаются золотом – понимаю, что цепочка сложновата, но других способов у меня не было.
