До меня в ту пору доходило много слухов о нем. И я понимала, что совершила ошибку, пытаясь воспитать Иешуа как правоверного еврея: он не мог ни принять этого, ни полностью отказаться от своих корней. Так я узнавала теперь, что среди его последователей было много язычников, которых он охотно принимал; он, как я слышала, отвергал обрезание, хотя проповедовал поклонение Единому Богу. Иешуа, вероятно, чувствовал себя в чем-то обделенным и собирал вокруг себя таких же отверженных обществом людей. Возможно, так он хотел оправдать их и себя. Я поступила бы гораздо честнее, если бы, пользуясь предоставленной в Александрии свободой, разрешила ему самостоятельно сделать выбор между языческими богами и нашим еврейским Богом, которого многие считали жестоким. Ведь именно он оградил многие и многие поколения людей от других, им подобных, от тех, кого он сам же и создал.
Сложная жизненная ситуация и собственные, ни с кем не совпадающие взгляды на окружающий мир были причиной его особого отношения к Закону: с одной стороны, Иешуа опровергал Закон, ломал вековые устои, но, с другой стороны, он же призывал твердо следовать Закону. Нечего и говорить, что так он восстановил против себя почти все высшее духовенство в городах на берегу Киннеретского озера. Приверженцев Иешуа, тем не менее, становилось все больше и больше. Надо сказать, однако, что в большинстве своем они были людьми простыми, малообразованными, до кого никому не было дела, и Иешуа был, пожалуй, единственным, кто всерьез интересовался их жизнью и их нуждами. К тому же привлечь их было не так уж трудно, так как Иешуа с детства владел приемами греческих уличных философов и ораторов. Вскоре об Иешуа стали говорить и как о целителе; рассказывали, что он может излечить любую болезнь и даже творит чудеса. Я объясняла себе это так: он пользует обратившихся к нему мазями или травяными настоями — снадобьями, которые могли помочь, а если не помогали, то уж точно не вредили. И здесь Иешуа отличался в лучшую сторону от наводнявших округу шарлатанов и проходимцев, выдающих себя за чудесных докторов. Шимон, мой сын, живущий в Аммазусе, встречал Иешуа иногда в городах, где тот имел своих сторонников. Шимон рассказывал, что там Иешуа проповедовал или просто рассказывал свои незатейливые истории, которые все любили послушать, и лишь иногда давал просящему пучок целебных трав или какую-нибудь мазь. Но слава о его исцелениях гуляла по округе и преумножалась с каждым новым рассказом.
Какую цель он себе ставил? К чему стремился? Может быть, его целью было разрушение основ? Или он искренне верил, что ему предназначена высокая миссия — донести до людей сокрытую истину? Я не могу припомнить, чтобы даже в детстве Иешуа судил о чем-то поверхностно, не пытаясь разобраться во всем до конца; его рассуждения всегда были взвешенными и логичными. И сейчас, несмотря на все его противоречия, люди идут к нему, и прислушиваются к нему, и говорят о нем. Значит, есть в том, о чем он говорит с людьми, какая-то глубинная суть, мудрость жизни. Но если это так, почему только невежественные люди видят в Иешуа вестника истины? Могут ли быть столь мудрыми простые рыбаки, крестьяне? Почему только они следуют за Иешуа, да сборщики податей, которые презираемы всеми без исключения? Почему те, кто должен обладать мудростью, ненавидят Иешуа? Его не признают ни учителя, ни старейшины, ни даже фарисеи, последователи Хиллеля, которые, как и он, проповедуют воскресение. До меня доходили и еще более тревожные слухи, которым я боялась верить. Я не могла с уверенностью сказать, что в них было зерном правды, а что невероятным преувеличением и клеветой. Говорили, что Иешуа беззастенчиво попирает самые священные наши законы.
Такие слухи были связаны с именем Езекии из Берсабеи. Он был низкого происхождения, так как семья его была бедна и ничем не примечательна, к тому же на нем лежала печать врожденного уродства. Он никак не мог занять достойного положения, хотя имел связи среди людей, приближенных к Ироду. Поначалу он был яростным противником Иешуа и выступал против него, опровергая множество его высказываний, но чем больше он слушал Иешуа, тем больше склонялся на его сторону. Он даже завел друзей среди близких к Иешуа людей. Таким образом он узнал не только каков Иешуа, проповедующий перед множеством людей, но и что он собой представляет в обыденной жизни, сокрытой от посторонних глаз. Езекию как свидетеля частной жизни Иешуа стали беспокоить взаимоотношения проповедника с одной из молодых женщин. Из рассказов Езекии можно было понять, что Иешуа хотел увести ту женщину из дома и жениться на ней против воли ее отца. Люди, близкие к Иешуа, смотрели на все это довольно безразлично, так как считали, что их учитель волен поступать как хочет. Но Езекия не мог молчать. Не получив никаких объяснений и не развеяв свои тревоги, общаясь с близкими учениками Иешуа, Езекия стал беседовать с более широким кругом последователей, стараясь выяснить их отношение к происходящему. Он обнаружил, что многие, как и он, считали поведение Иешуа недостойным, но боялись высказать вслух свое мнение. Молва уже переросла к тому времени в открытые разговоры, и кончилось тем, что сам отец девушки заявил во всеуслышание, что дочь его беременна, указав при этом на Иешуа как на виновника ее бесчестия.
Обвинения высказывались достаточно основательно, были настолько серьезны и непристойны, что многие сторонники Иешуа стали покидать его. Потом случилось нечто еще более странное, а именно: трое основных участников этой скандальной истории — девушка, ее отец и Езекия — внезапно умерли один за другим. Причины их смерти знали не все, а те, кто знал, сообщали невероятные подробности. Некоторые поговаривали, что за смертью все трех людей может стоять кто-то из сторонников Иешуа. Я, конечно, и мысли не допускала, что Иешуа мог подтолкнуть кого-либо к убийству, как не верила и в обвинения, связанные с беременностью той девушки, — она имела достаточно плохую репутацию в округе. Но я не исключала возможности, что среди приверженцев Иешуа могли найтись какие-нибудь отъявленные фанатики, готовые на любой шаг ради своего учителя. С другой стороны, за всей этой историей могли стоять какие-нибудь скрытые влиятельные силы, которым очень не нравилось, что какой-то галилейский проповедник становится таким известным. Это могли быть и иерусалимские зелоты или кто-нибудь еще более влиятельный. Такие люди, как правило, не разборчивы в средствах.
Все это время мне так и не довелось увидеться с Иешуа. Последняя встреча наша была, как помнится, недалеко от Капер Наума. Иногда я ловила себя на том, что я не думаю о том человеке, про которого я слышала так много разных невероятных вещей, как о своем сыне. Слишком разными и непохожими жизнями мы жили. Даже Якоб, казалось, наконец смирился с его уходом от нас и больше не заговаривал о нем. В Нацерете вся эта история вызывала у многих более сочувствия, нежели возмущения или презрения. Было такое чувство, что все жалели меня, как будто я перенесла тяжелую утрату, потеряв на сей раз сына. Я могла забыть о нем, как будто бы его унесла болезнь или война. Я могла спокойно пропускать мимо ушей все грязные сплетни, распространяемые о нем. Но все же в глубине души у меня всегда оставалось беспокойство и смутная надежда, что справедливость, будь она от Бога или от людей, все равно восторжествует.
После громких скандалов, которые были, по сути, спровоцированы Езекией, Иешуа остался почти совсем один. Только очень маленькая группа учеников осталась верна ему. Он, похоже, был у той черты, где уже нечего было терять. Они могли, наверное, превратиться в конечном счете в некую странную секту, где практикуются довольно сомнительные ритуалы и где предводитель почитается кем-то вроде божества. Они избегали появления в городах, бродили по диким местам, питаясь дикими плодами или кореньями. Убежище они находили в пещерах, и можно было сказать, что Иешуа в чем-то даже превзошел в то время своего учителя Иоанана, но в отличие от него люди относились к Иешуа как к сумасшедшему, а не как к пророку. Давнишние слухи об Иешуа, казалось, получали свое подтверждение.
