В то время тот человек, с другого берега, стал наведываться к нам. Еша, так его звали. Он присматривался к нам: что мы из себя представляли и на что могли бы сгодиться. Я видел его, еще когда их лодки отчаливали с другого берега, из Кефарнахума, или из Тариче, или из Магдалы, как называл его Еша. Лодки направлялись прямиком на нашу сторону, и было ясно, что не ради рыбы выходил он на озеро. Довольно странно было, что еврей отправлялся в путь, чтобы иметь какие-то дела с нами, сирийцами и греками. Конечно, и на нашем берегу жили евреи, в Гергесе, была еврейская колония и рядом с нами. Старики говорят, что евреи селились здесь с давних времен, с каких именно — никто уже и не упомнит. Но конкретно об этих евреях никто ничего не знал. Многие евреи ушли жить подальше, в Гадаренес, их везде обычно не очень воспринимали. Но вот ему все же до них было какое-то дело, так как я видел, что вокруг него собиралась большая толпа.
И вот как-то раз я смотрю и вижу, что его лодки причалили к берегу рядышком с нашей фермой. Он и его люди поставили шатры на берегу, развели огонь и пекут на нем рыбу. Все выглядело так, как будто бы они собирались остаться здесь надолго. Я догадался, что они наверняка послали гонцов по округе, потому что совсем скоро с полей и из деревень по соседству начали подходить люди, видно, хотели услышать, что он им скажет. Их было много, десятки и десятки, из Гиппоса и Гергесы — это можно было понять по их виду. И я сказал себе тогда: «Симон, ты так долго наблюдал за этим человеком, когда он был там, а ты — здесь, и вот теперь он пришел, и много народу идет к нему, чтобы послушать, что он скажет». Я понял, что должен идти. Я закрыл овец в одном из загонов, надеясь, что Хурам не заметит, и поспешил на берег.
Все, что творилось на берегу, напоминало праздник, который кто-то решил устроить в последний день перед концом света. Горы печеной рыбы тут и там — ее раздавали всем, кто подойдет и просто протянет ладонь. А посреди всего этого стоял Еша, он разговаривал с людьми, спрашивал, как их зовут и досталась ли им еда. Я в первый раз смотрел на него вблизи. Скажу честно, меня поразило, что он был одет в самое простое домотканое рубище, а к ногам были привязаны куски коры, навроде сандалий. И вид у него был такой, как будто он только что выскочил из лесной чащи. Кроме того, он носил длинные волосы и бороду, как носят все евреи, и можно было подумать, что он еврей, который пришел поучать нас. Но это было не так. Один человек из толпы спросил его, что нужно сделать, чтобы стать таким, как он. Он ответил, что надо прийти домой и все, что имеешь, раздать беднякам, тогда можно будет присоединиться к нему. В толпе засмеялись, потому что, судя по одежде, тот, кто спрашивал, был изрядно богат.
В то время в одной из пещер под горой обретался сумасшедший. Его выгнали из общины, которая была на берегу. Они называли себя «сынами света», или как-то так, и все, на самом деле, были там сумасшедшими, судя по их виду. Но они особо не показывались никому на глаза, лагерь их был обнесен высоким забором, чтобы никто не мог подсмотреть, чем они там занимаются. Рядом с озером у них было несколько полей, они держали овец, но по всему было видно, что им не до работы. Они часто совершали омовения и молились. Всего-то их было человек пятьдесят. Но если кто-то приходил к ним, то они тут же прогоняли кого-нибудь из своих — такие у них были правила, никому, кроме них, не понятные.
Как видно, один из тех, кого они выгнали, болезненно это воспринял и слегка помешался. Каждый вечер, когда они возвращались с полей, он поджидал их у ворот; завидев возвращающихся, он принимался выть и проситься, чтобы его впустили обратно. Но на него не обращали внимания. Последнее время он совсем одичал, есть ему было нечего, и он питался кореньями. Понятно, что запах печеной рыбы живо выгнал его из пещеры. Люди, завидев его, расступались в стороны, многие были уверены, что в нем сидит демон. Когда тот подошел, Еша стоял спокойно и спросил только, не хочет ли он поесть с нами. Затем Еша усадил бесноватого рядом с собой. Тот послушался Еша, ведь до него никто не проявлял к бедняге никакого уважения.
Вокруг все смолкло в ожидании, что будет дальше. Когда бесноватый получил свой кусок рыбы, который он тут же съел, Еша спросил его, что с ним такое случилось. Парень начал хныкать и рассказывать, что «сыны света» выгнали его, потому что кто-то увидел, как он в поле болтал с какой-то девушкой.
Все ждали, что Еша, как еврей, начнет защищать евреев из общины и будет на их стороне. Но вместо этого он спросил, хорошенькая ли была та девушка, из-за которой пришлось так мучиться. Все засмеялись. Потом Еша спросил, как такое может случиться, что одному человеку запрещали бы разговаривать с другим. А если даже кто-то провинился, разве стоит гнать его от себя, отгораживаясь от всего вокруг, как будто бы настал конец света?
— Если у пастуха, — сказал Еша, — овца отбилась от стада, разве он оставит ее на съедение волкам в наказание? Он отыщет ее и вернет в стадо.
Все слушавшие его поняли, что он хотел этим сказать. Поговорив еще немного с тем несчастным, Еша убедил его, что он должен радоваться освобождению от таких людей. Еша посоветовал ему поскорей забыть их, жениться и зажить нормально. После таких разговоров парень успокоился, перестал скулить и хныкать и можно сказать, пришел в себя. Еша отвел его к озеру, где тот умылся. Потом Еша отдал ему свою одежду, так как его старая совсем изорвалась, и, обернувшись к народу, сказал:
— Ну, глядите, каков жених! У кого есть дочь на выданье?
Все засмеялись.
Мне хотелось еще послушать его, но я вспомнил о своих овцах, когда он заговорил про стадо и овцу, и поспешил к загону, где я их оставил. Конечно же, я увидел там Хурама, он стоял возле изгороди и проверял, плотно ли закрыта калитка. Он протянул мне руку ладонью вниз и не сказал ни слова.
Помолчав так какое-то время, он, наконец, заговорил:
— Ты уже не мальчик, — сказал он мне, — чтобы сбегать куда и когда захочешь.
Затем он сказал, что этой ночью я пойду со стадом на гору, и все овцы, которые пропадут, будут вычтены из моего наследства.
Если знать Хурама так, как знал его я, можно было сразу понять, что он придумал для меня самое страшное наказание, на какое была способна его фантазия. Хурам был уверен, что в горах за каждым кустом прятались бандиты. Они убили наших родителей, но с тех пор, правда, никто больше не пострадал от их рук. Он не сомневался, что я буду думать ночью лишь об одном — как бы живым увидеть рассвет, и забуду об овцах. Хурам так хотел проучить меня, что даже рискнул ради этого стадом, что уж там говорить про мою жизнь. Я же больше всего боялся волков, они-то в темноте легко могли растащить полстада. А ведь все мое же наследство состояло из скотины — десяти овец, двух коров и свиньи.
Я думаю, что Хурам был разочарован, когда на следующее утро обнаружил, что я жив-здоров, а пересчитав уцелевшее стадо, расстроился еще больше. Но я не потерял времени даром — в ту ночь под звездами мне было о чем подумать. Я думал: десять овец, две коровы и одна свинья — вот чего я стою в этой жизни. Волк или вор могут уничтожить всю ценность моей жизни в одно мгновенье. Я вспомнил, что сказал Еша тому богатому человеку, и теперь его слова уже не казались мне шуткой. Какой смысл трястись день и ночь над своим добром, которое может в любой момент пойти прахом. Когда я был с Морией, мне не было никакого дела до моего наследства, главное то, что мы были вместе. И что будут стоить десять моих овец, если у меня не будет Мории.
