Он провел меня в крепко срубленный коттедж, в котором имелось большое окно, смотревшее с высоты 1200 метров в океанскую даль. Под лучами летнего полуденного солнца она блестела, словно огромный лист металла. Мы сели в кресла и некоторое время вели разговор ни о чем. Я чувствовал себя немного сбитым с толку. Если бы не присутствие в коттедже нескольких барабанов конга, я бы в полной мере ощутил, будто попал в ХIХ век, в хижину первопроходца. Все было похоже на сон: неожиданное приглашение, тяжелая дорога по труднопроходимой местности, таинственная женщина, величественный блеск видневшегося сквозь деревья могучего океана.
Когда горец объявил мне, что теперь мы пойдем и посмотрим его работы, а потом я должен буду посоветовать ему, как снова стать учеником, я тупо последовал за ним, не имея ни малейшего представления, что я мог бы сказать ему полезного. Он провел меня мимо своих работ в хронологическом порядке, четко отметив ту точку, где он утратил искру творчества и перестал быть учеником. Когда мы закончили осмотр, он вперил в меня свой взор и повторил свой вопрос снова.
– Скажи мне. Как я могу стать учеником?
В моей голове царила абсолютная пустота, и внезапно я услышал свои слова:
– Это просто. Чтобы быть учеником, ты должен хотеть стать глупцом.
Горный человек со значением кивнул и сказал: «Спасибо». Мы еще обменялись с ним парой фраз, после чего я сел в свою машину и поехал вниз по горной дороге.
Должно было пройти еще несколько лет, прежде чем я только начал задумываться о том, что мой тогдашний ответ не был частью экстравагантного опыта 60-х. Все же подошло время, когда разные идеи, возникавшие в разных местах, начали каким-то образом придавать смысл моему небрежному совету, данному тогда горцу. И тогда я начал видеть нечто большее, чем случайность, в соединении ученичества с готовностью быть глупым. Я хочу со всей ясностью заявить, что под «глупцом» я ни в коем случае не имею в виду неумного человека. Этим словом я обозначаю скорее тип средневекового «дурака», придворного шута или беззаботного джокера на игральных картах, который держит устрашающий значок «зеро» (ноль). Этим значком он обозначает плодотворную пустоту, из которой появляется сущее. То состояние пустоты, которое дает жизнь всему новому.
Тема пустоты как условия для осознанного учения присутствует в известной притче о мудреце и мастере дзен. Мудрец, надменный в своей мудрости, спрашивает мастера, как ему стать еще мудрее. Мастер дзен просто наливает чай в чашку мудреца до тех пор, пока чай не начинает переливаться через край и не заливает всю одежду мудреца. Таким образом мастер без слов показывает мудрецу, что если его чашка полна, то ничего больше в нее вместить нельзя. К этой же теме относится и вопрос о том, почему молодые люди зачастую обучаются новому быстрее, чем пожилые. Почему, например, моя дочь-подросток выучила новые танцы, а я – нет. Может быть, это происходит оттого, что эти молодые люди не боятся выглядеть немного «глупцами», а я боюсь?
Или возьмем, например, полуторагодовалого малыша, учащегося говорить. Представьте себе отца, который перегнулся через решетку кроватки ребенка, занятого, как это называет американский специалист по поведенческой психологии Беррес Скиннер, «свободной установкой операнда», то есть, простыми словами, учащегося произносить звуки. Сейчас это пока бессмысленный набор. Но вот сквозь него доносится слог «па». Что происходит дальше? Отец широко улыбается и кричит: «Вы слышали? Мой сын сказал “папа”!» Конечно, на самом деле малыш этого слова не произносил. Однако для него не может быть лучшей награды, чем видеть улыбку взрослого и его радость. Психологи-бихевиористы утверждают, что в связи с этим возрастет вероятность того, что малыш в дальнейшем будет увереннее произносить слог «па».
Наш отец продолжает восторгаться произнесенным сыном слогом «па», но вскоре его энтузиазм несколько снижается. Наконец ребенок произносит не только слог «па», но и слово «папа». Отец снова радуется, увеличивая таким образом вероятность того, что теперь его сын будет повторять уже слово «папа». Так, через ошибки и усилия, ребенок в конце концов научается хорошо произносить слово «папа». Заметьте, чтобы это произошло, ребенку не только ничего не запрещали, но даже поощряли в его лепете, включая ошибки и искажения. То есть поощряли в том, чтобы он был немного «глупцом».
Но что произойдет, если малышу этого не разрешать? Давайте проиграем сцену сначала. Вот отец склонился над кроваткой полуторагодовалого малыша. Из детского лепета проступает слог «па». Но на этот раз отец твердо смотрит на сына и говорит: «Нет, сынок, это неправильно! Правильно будет “папа”. Повторяй за мной: Папа. Папа. Папа!»
Что произойдет в этом случае? Если бы все взрослые, окружающие малыша, действовали бы так же, он никогда не научился бы говорить. В любом случае он испытал бы большие проблемы с речью и с психологическим развитием.
Если такой вариант покажется вам уж чересчур жестким, подумайте о тех возможностях обучения новому, которых вы лишились в результате того, что ваши родители, школа, коллеги и общество, в котором вы живете, не разрешали вам быть в процессе обучения шаловливым, свободным и даже немного дурашливым. Сколько раз оставляли вы мысль попробовать что-нибудь новое из страха, что вас сочтут дураком? Сколько раз вы сдерживали естественное проявление чувств из страха, что это сочтут ребячеством? Известный американский психолог Абрахам Маслоу открыл в людях, добившихся высокого уровня реализации собственного потенциала, некое подобие «детскости» (он назвал это качество «второй наивностью»). Доктор философии, известный британский антрополог Эшли Монтегю использовал термин «неотения»
[20] (от англ. neonate, то есть новорожденный) для описания таких гениев, как Моцарт или Эйнштейн. Та дурашливость, которую мы не одобряем в поведении наших друзей и в своем поведении, вызывает улыбку, если речь идет о признанных мировых гениях. При этом внутри себя мы подозреваем, что свобода в поведении и некоторая детскость могут являться ключами к успеху гения, а иногда и ключами к такому фундаментальному навыку, как умение говорить.
По легенде, когда великий основатель боевого искусства дзюдо Дзигоро Кано был на смертном одре, он созвал своих учеников и сказал им, что хочет быть похоронен в кимоно с белым поясом. Какая с виду сентиментальная история. Как это смиренно для дзюдоиста, имеющего высший в мире дан, обращаться в свои последние дни с просьбой похоронить его со знаком новичка. Но позже я осознал, что просьба Кано была продиктована не столько его скромностью, сколько пониманием жизни. В момент смерти, этой высшей трансформации бытия, все мы становимся новичками с белым поясом. Ведь если смерть делает из нас новичков, то тем более это делает с нами жизнь – снова, и снова, и снова. В своем секретном зеркале мастер, даже в момент высшего достижения и признания, видит себя как самого юного ученика, жадного до учения и не боящегося выглядеть глупо.
