Все это началось с год тому назад. Убийства, совершаемые далеко за пределами территории Лоскутника, границ которой он прежде строго придерживался. К западу от его излюбленных мест, в Хаммерсмите, и далеко к востоку, в Попларе, а одно даже в Старом Городе. Преступлениям этим был свойствен его почерк, а Лоскутник в последние годы, с тех пор как был изобличен и казнен Джо Кошачья Лапа, слыл в Лондоне своего рода монополистом по части серийных убийств. Обезображенные тела жертв, лишенные глаз, языков и сердец, которые убийца удалял с мастерством профессионального хирурга, обнаруживали со сложенными на окровавленной груди руками, их безглазые лица были повернуты в сторону ближайшей дороги. Но все эти последние случаи не могли быть делом рук Лоскутника, потому что он никогда не совершал своих злодейств за пределами строго определенной территории. Карвер был в этом железно убежден.
Согласно одной весьма распространенной теории, которая основывалась на манере Лоскутника обезображивать свои жертвы и придавать им определенную позу, он якобы состоял членом одной из многочисленных подпольных сект. Кар-вер в это не верил. Он полагал, что любая из так называемых «сект» в Лондоне — это всего лишь сборище богатых бездельников, которые развлекаются, возжигая черные свечи и вычитывая вслух всякую чушь из трехпенсовых руководств по черной магии. Не верил детектив и в слухи о некоем Братстве. И нисколько не сомневался, что за Лоскутником не стоит ни одна из тайных организаций.
Он часами простаивал у карты, глядя под разными углами на зеленые флажки и пытаясь понять, есть ли в их расположении какой-то особый смысл. Взятые вместе, они составляли некий рисунок, и ему мерещилась в нем определенная преднамеренность, умышленность. В самом деле, расстояние между кенсингтонским убийством и злодеянием в Баттерси было почти ровно вполовину меньше дистанции между кенсингтонским и попларским. Создавалось впечатление, что и места четырех остальных были выверены с математической точностью. Вместе они складывались в какую-то фигуру, детектив это чувствовал, — но фигуру, которая была, во-первых, ему незнакома и лишена симметрии, а во-вторых, еще не завершена, и оттого он терялся в догадках, где именно на карте появится очередной зеленый флажок. В том, что это случится, Карвер был совершенно уверен.
Майкрафт же упрямо настаивал на том, что убийства «зеленых флажков» были делом рук Лоскутника. Хотя все они случились вне его территории, Майкрафт отказывался верить, что кто-то другой так дотошно копирует манеру серийного убийцы. Невозможно, доказывал он, чтобы кто-то, совершив семь убийств меньше чем за год, сумел выйти сухим из воды и не наследить, ведь даже Лоскутника кое-кто видел воочию, и случалось это преимущественно на заре его деятельности, когда он убивал не более трех-четырех женщин в год. Майкрафт не допускал и мысли о том, чтобы в Лондоне мог орудовать еще один серийный убийца помимо Лоскутника, к тому же превосходящий последнего умом и ловкостью. Карвер, которому было ясно как день, что убийства «зеленых флажков» не являлись делом рук Лоскутника, был убежден, что Майкрафт ошибается. Из чего вытекало минимум два вопроса. Во-первых, что же заставляет Майкрафта так горячо отрицать саму возможность появления другого преступника, копирующего почерк Лоскутника? А во-вторых, кто совершает убийства «зеленых флажков»?
9
Кривые Дорожки
Гриндл
Карвер совершает открытие
В самом сердце Лондона есть тайная цитадель: тесные трущобы, где замшелые камни крошатся от одного к ним прикосновения, где из ржавых желобов сочится вода, где в сточных канавах смердят нечистоты. Место это не обозначено ни на одной из карт. В этих мрачных закоулках вольготно чувствуют себя крысы, птицы-падальщики и прочая живность, которой несладко живется в других частях города. Зато здесь она чувствует себя почти на равных с прочими обитателями, вполне сравнимыми с ней в хорошем и плохом. Здесь не существует законов, сюда не заглядывают пилеры, не заезжают кебы. И даже цеппелины, которые поднимаются в небо с летного поля в Финсбери-Парке, избегают слишком низко пролетать над этими местами. Именно сюда, в Кривые Дорожки, держали путь Таниэль, Кэтлин и Элайзабел, потому что очутиться в этих местах, при всех опасностях, которыми они изобиловали, было все равно что исчезнуть с лица земли.
К полудню они добрались до Кэмдана, улицы которого были залиты холодным, слепящим светом ноябрьского солнца, безжалостно обнажившим все несовершенство этой части города, переходящее порой в ничем не прикрытое уродство. Отсюда было уже рукой подать до Кривых Дорожек. На каменных стенах висели клочья афиш, приклеенных когда-то рукой одного из отчаянных уличных мальчишек и возвещавших о прибытии в Лондон русской цирковой труппы и о премьере на Пикадилли. Пустые кульки из коричневой оберточной бумаги скользили по тротуарам, гонимые ветром, иные из них падали в сточные канавы, ударяясь об окоченевшие крысиные трупы. Сверху на путников взирали окна с темно-серыми, почти что черными стеклами. Цвет этот они приобрели благодаря близости заводов, из многочисленных труб которых по целым дням валил густой угольный дым. Отсюда можно было разглядеть и эти трубы, и столбы черного дыма, который так и лез в ноздри, если ветер менял направление.
После событий минувшей ночи Элайзабел очень переменилась. Воля ее, как ни странно, значительно окрепла от осознания того, что кто-то посторонний внедрился в ее мозг. Она поняла, что подлинной причиной отчаянных страданий, которые она испытывала в последние дни, было неведение. Теперь же, когда источник бед был обнаружен, присутствие в ее теле духа Тэтч казалось ей куда менее опасным, чем прежние сомнения в собственной психической вменяемости. Элайзабел не забыла, как Тэтч испугалась ее во время их ночного диалога. Поразмыслив о том происшествии, девушка подробно рассказала о нем Таниэлю, пока они собирали вещи, собираясь на рассвете покинуть дом на Крофтерс-Гейт.
— Мне теперь многое стало гораздо яснее, Таниэль, — сказала она, помогая ему отобрать из беспорядочно сваленных вещей самое необходимое. — Мне кажется, я начинаю понимать, что со мной случилось.
— Тогда попробуйте что-нибудь вспомнить, — предложил он, взглянув на Элайзабел с таким неподдельным участием, что по всему телу ее пробежали теплые волны радости. — Не получается?
— Так… какие-то обрывки, — вздохнула она. — Но я многое знаю … Как бы мне это получше вам объяснить… Я представить себе не могу, откуда, как и почему мне это стало известно. Но… Мне все время кажется, что я начинаю понимать, не вспоминать, а именно понимать многие вещи.
— Ясно, — кивнул Таниэль, пытливо глядя на нее своими бледно-голубыми глазами. — Тогда расскажите, как вы себе представляете все происходящее?
— Позапрошлой ночью, — сказала Элайзабел, — Кэтлин развесила и нарисовала эти вещи… эти амулеты и магические знаки в моей комнате. — С виноватой улыбкой она коснулась его руки. — Я хотела сказать, в вашей комнате.
Таниэля от этого прикосновения словно током ударило, он никогда еще не испытывал ничего подобного, однако ему удалось изобразить на лице любезную улыбку и произнести в ответ на извинения за оговорку какие-то подходящие к случаю вежливые слова. Девушка убрала руку и продолжила:
