Мы проехали по хабаровским площадям и поснимали на цифровик храмы, набережную Амура и сделали панорамную съемку ледяной пустыни, утыканной рыбаками. Небо было хорошим — молочным, шел едва заметный снег. Ледяные фигуры не давали столько бликов, сколько давали бы при ярком свете, и вот мы дурачились, фотографировали румяных девушек, вешались на каждую ледяную фигуру: Краснов и огромный ледяной шмель, я и Снежная королева, Краснов и я отдыхаем на черепахе, я и девушка Катя около Адама и Евы (я в обнимку с Евой, Катя отбирает ледяное яблоко у Адама), Катя сидит у ледяной статуи Мыслителя в такой же позе, но спиной к нему (Роден, наверное, очень изумился бы, увидев ледяную копию своего творения), Краснов и Катя целуют Ивана Царевича в обе ланиты (на самом деле не целуют, а делают вид, потому что, коснись они губами льда, губы тут же пристынут), я хочу взобраться на Конька-горбунка, но меня опережает Краснов; Катя и Краснов на фоне обычных и ледяных деревьев. Потом Краснов — и это уже не на фото — покупает для нас горячий чай, фаршированные блины и ватрушки, Катя ест ватрушку, смеется, мы едим рядом со случайно подвернувшимся пьяным Дедом Морозом, потом мы везем Катю домой (она опаздывает на шейпинг), везем ее в спортзал. Прощаемся…
По всему видно, Краснов обалдел от Кати, да и я, кстати, тоже.
Только в пятом часу мы покинули город. Потихоньку садилось солнце. После скучных блочных домов потянулись редкие угрюмые сталинские пятиэтажки, потом поля, перелески, бетонные заборы воинских частей, сонные, черные домики пригорода, скоро все это сменилось сплошным лесом и осталось только три цвета — белый, черный, серый: снег, лес и небо. Я ушел в свои мысли, Краснов тоже думал о своем, снег усиливался, краем уха было слышно, как по радио играет джаз. В джипе было уютно, и после утомительного дня я немного задремал. Не знаю, сколько мы еще ехали, но Краснов толкнул меня в плечо, и мне показалось, что с того момента, как я решил чуток вздремнуть, до толчка в плечо пролетело несколько лет. Я открыл глаза, посмотрел в окно — была середина вечера, снег казался синим, джип стоял на обочине, совсем близко был темный лес. Я обернулся к Краснову и увидел в его руках топор. Краснов подушечкой большого пальца трогал его острие. На долю секунды мне сделалось страшно. Поймав мой взгляд, Краснов жутко и неприятно рассмеялся, а потом мирно добавил отрешенным, холодным голосом: «Зря ты сюда приехал». И многозначительным, чужим каким-то взглядом посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что внутренности мои замерли и перевернулись. Происходило что-то ужасное. Но взгляд Краснова тут же сменился на нормальный, приятельский, он рассмеялся, хлопнул меня по плечу и весело сказал:
— Шучу я! Пойдем елочку срубим, а то девочки непременно живую хотят, чтобы, значит, запах.
Спросонья до меня только дошло, что это он так шутит, гад.
— Ду-дурак ты, Краснов, — в сердцах сказал я, — и уши у тебя холодные. — И, уже вылезая из джипа, добавил: — И спишь ты в тумбочке.
— Ну, насчет тумбочки это ты, брат, приврал, — смеялся он. — Пошли.
Мы спустились по откосу и по колено провалились в снег. Елки были черными и совершенно не отличались друг от друга. Краснов включил крупный и довольно мощный фонарик, повел им по сторонам, и нашим глазам предстало впечатляющее зрелище: выше откоса местами росли небольшие группы веселеньких елочек, но чуть дальше тянулась нескончаемая идеальная полоса лиственниц. Они тянулись по всей левой стороне трассы, так что казалось, им нет конца. Эти колонны уходили в глубь леса, деревья были похожи, как сестры-клоны, одного роста, с одинаковыми макушками, без хвои. Их лапы, словно останки давно вымерших рыб, покрывались снегом. Не сказав друг другу ни слова, мы с Красновым поднялись к группе елочек, выбрали самую, по нашему обоюдному согласию, симпатичную. Краснов несколькими ударами, направленными в снег, в место, где должен быть ствол, срубил ее, и я потащил елку к машине. Прикрепив ее на крыше, мы поехали дальше, ладони пахли смолой.
— Ничего, скоро приедем, — бодро сказал Краснов. Но сказал он это, только чтоб нарушить тишину. Скоро полоса лиственниц убежала влево.
— Да, по-братски тебя прошу, к Васильевой ты там не очень, — спустя какое-то время осторожно заговорил он.
— Ты что, за дурака меня держишь? Я понимаю. Да не очень-то и хотелось. — Но на самом деле хотелось. Очень.
— Ну и хорошо, — облегченно вздохнул Краснов. — Да, кстати, она уже не Васильева, она Гайдукова.
— Хорошая фамилия.
— Да, вполне. Муж у нее военный.
— Каких войск?
— Пограничник, кажется. Где-то при штабе служит. Младший офицер, хм, лейтенант.
— Значит, унтер-офицер. Хорошо. А звать как?
— Да не знаю я, мельком видел один раз.
— Пьет?
— Хм, ну, откуда мне знать… может быть. Да, мы там посовещались… с Власенко, короче, мы тебе там спальню с одной милочкой отвели. То ли она сестра, то ли племянница Власенко, я так и не разобрался, в общем, чтобы ты там не скучал. Ее Вероникой звать.
— Сводники, вашу мать, — сказал я и рассмеялся. Эта заботливость моих старых друзей меня забавляла.
— Ну вот, сразу сводники, не хочешь — там кресло есть раздвижное.
Я засмеялся.
— Да ты ее знаешь, — оправдываясь, сипел Краснов, — она на два курса младше нас училась.
— Да ладно, посмотрим.
— Не обижаешься?
— Да нет. Слышал такое: «не обидно, но зло берет»?
— Нет, не слышал.
— Нормально все. Шучу я.
Дорога стала уже, постепенно сворачивала и наконец уперлась в шлагбаум. Подошел человек в военной форме, Краснов показал пропуск, и шлагбаум поднялся. Минут двадцать мы еще плутали по узкой заснеженной дороге, а потом лес расступился и мы въехали в поселок. Поселком назвать это было сложно. Довольно большая территория застроена редкими двух- и трехэтажными коттеджами, заборами и недостроенными домами в разной стадии возведения. Почти на всех достроенных гнездились белые спутниковые тарелки и тарелки для выхода в Интернет. Ярким голубым светом горело с десяток фонарей, но ни в одном из домов, кроме трехэтажного особняка, стоящего чуть поодаль, за строем лиственниц, не было света, не было ни одного человека, не лаяли собаки. Складывалось впечатление, что все эти богатые дома совершенно случайно были собраны в одном месте, настолько они были обособлены и разрознены, вместе с тем каждый из них строился для долгой счастливой жизни. Снег, словно ровная, свежая пыль, покрывал это место человеческого обитания. Впрочем, место мне понравилось. Я бы хотел так жить лет в шестьдесят: въезд по пропускам, поселок, красивый дом, камин… Я бы купил толстые очки, ружье, лыжи, унты, завел огромного лохматого пса по кличке Буран, наверно, даже бороду бы отпустил, перевез бы сюда остатки своего оленя.
— Вон туда нам! — показал Краснов на самый отдаленный особняк, горящий восковыми окнами. Можно подумать, я бы не сообразил.
