Уизли, оглянувшись на Баркаса, протянул руку к Урфину. А тот не успел сказать ни слова, как в руку к пацану сиганул с земли огромный питерский кузнечик. Кузнечик, токсичный от шеи и до прыголяжек, жаждал человечьей плоти куда больше собак и Красного. Вот только Уизли откусил, не глядя, его единственную неядовитую часть… голову. И выплюнул только после оклика Урфина.
Дезинфицировать пришлось стандартно. Поблевать, прополоскать спиртом рот, принять внутрь. Не позеленеет за полчаса, так выживет. Баркас, жалея о половине фляжки спирта, грустно молчал и поддерживал Уизли. Того ощутимо покачивало.
Потом Уизли… Дальше Урфину вспоминать не хотелось. Гребаный фарс в Зоне легко превращался в фантастический слэшер, стоило зазеваться. Так что к вполне сохранившемуся терминалу со вторым этажом и несколькими относительно защищенными комнатками он пер с удвоенной силой. Планы быть у Копатыча к вечеру перехеривались на раз-два.
И ведь все, без слов говорила физиономия Баркаса, из-за его, Урфина, гуманизма и жалости к слабым. Только вот сам компаньон за последний час стал похож на курицу-наседку, оберегавшую единственного цыпленка, выжившего в выводке. Разве что курица не делает нескольких вещей с завидной постоянностью. Не отвешивает люлей, пинков, подзатыльников и прочих, включая устные, способов унизить неопытную личинку человека. Тем более лишь недавно потерявшую семью.
Ну а как по-другому? Вот и Урфин не знал как. Здесь Зона, волшебника в голубом вертолете из МЧС хрен позовешь. Так что, хотелось верить, пацан их потом простит. Обоих.
Ангар-склад-терминал становился ближе и ближе. И пока, судя по всему, Зона, возжелавшая трагикомедии с их участием, угомонилась. Больше никто не покушался на Уизли, и, что куда важнее, сам Уизли тоже перестал покушаться на все вокруг.
Но в воздухе висел привкус чего-то нехорошего, вот в чем беда. Урфин, отстегнув ненужный респиратор, ловил воздух. Как хорошая легавая, разбирал его на составляющие, пробовал отыскать причину. Чуть ли не по языку катал неосязаемого подсказчика. Толку не оказалось.
Зона была самой собой, сукой, легко обманывающей в несколько ходов и заставляющей верить в свое превосходство на ней. И бьющей точно когда расслабишься. И ни шиша не наугад. А в цель, раскаленной и закрученной в ярости выстрела снайперской пулей.
Окраина города пахла остатками гари, оставленной за спиной. Сыростью и лезущим наперекор жесть-траве мхом. Бурей, близящейся о стороны Залива и грозящей пройти близко к нужной им Московской. Смертью и растекшейся красной влагой после злобы Красного, догнавшего одного из псов. Озоном от ярившихся в ста метрах «микроволновок», огрызающихся на жадно жрущего и плевавшего на всех мутанта.
И потом недавно прошедших людей, висевшим в воздухе. От борта вросшего в землю фургона «Фольксвагена», где кто-то прислонялся, меняя выброшенный носок. Порохом выброшенной из заклинившего «калашникова» гильзы. Антисептиком и остатками крови с бинта, присохшего к остаткам резины машины, больше напоминающей холм, обросший лишайником и вязкими порослями зарождавшегося кислокуста.
– Кто-то из наших сюда собирался?
Урфин оглянулся на Баркаса. Тот мотнул головой.
– Бульба с Шефом только приперлись. Но хотели завтра. Чума… так он вроде больничный взял. Говорит, суставы болят. Ага… а вот носок мне этот знакомый.
Уизли, вроде бы обвыкавший, уставился на Баркаса снова дико, непонимающе и даже с грустью. И не пойми с чего, то ли из-за жалости к себе, непутевому, то ли переживая за психику своего мучителе-учителя.
– Внимательность к деталям, курсант, залог успеха. Хоть на войне, хоть с бабами, хоть… да где угодно. Видишь носок. Какого цвета?
– Красного?
– Ни шиша. Алого. С белым. Видишь белое?
– Угу.
– Глазастый, да, Урфин? Трогать его даже вон той палкой не советую, немудрено получить анафилактический шок от одного запаха. Там Сталин, на носке.
– И?
Урфин кивнул. Пунктик Графа многие знали. Граф, сука, ненавидел коммунистов. Истово и аристократично. Винил во всех грехах, включая исчезновение из свободной продажи спайса во времена его далекой юности. Юность, как ни странно, Граф провел ни фига не в пансионе при Кембридже. А вовсе даже в профессиональном лицее номер чего-то там и где-то в Гомеле. То есть Граф, весь из себя белая кость и голубая кровь, по происхождению и прочим моментам оказывался самым настоящим пролетарием. Учившимся на слесаря в «каблухе», созданной треклятыми коммуняками. А, да, носок…
Носки и впрямь приметные. Продавались они только в одном маркете Периметра, и привозили их специально для Графа. Мол, топтал он своими благородными и не особо приятно пахнущими авантюристскими ногами самого отца народов. Пикантности добавляла страна происхождения чулочно-носочных изделий алого цвета. Делали их, опять же несложно догадаться, в Китайской Народной Республике. Коммунисты.
Графа здесь не оказалось. Граф явно ушел дальше. Его почерком на относительно чистом куске стены значилось высокодуховное и очень грамотное «меняю жратву на сигареты в складе».
Глава седьмая
Споры о вечном и киднеппинг
Огонь трещал в бочке. Бочек на складе стояло достаточно, знай откатывай совсем уж прогоревшие и ставь новую. Гореть тоже пока находилось чему. Логистика перед Прорывом развивалась геометрически потребностям населения. А «Икея» всегда стояла наособицу во всем. Особенно в производстве мебели из дерева, а не только из прессованных опилок вперемешку с клеем.
Кто знает, сколько хозяек недосчитались в своем магазине необходимых кухонных стульев? Урфин усмехнулся, закинув поломанный следующий в раскаленный стальной цилиндр.
Похолодало как раз к обеду. Когда они добрались до обещанной жратвы. Хотя ее-то у них у самих пока хватало. И сигаретами с Графом делиться не было никакого желания.
Граф и двое молодых, чьи имена или позывные запоминать никто и не собирался, шушукались поодаль. Худой, с торчащим носом Граф косился на Баркаса и переживал по поводу Урфина. Но переживал зря. Урфину на него было накласть. Совершенно и полностью. Совершенно не время и не место доказывать ему что-то. Какой смысл разбираться в политических взглядах посреди Зоны? Вот-вот, что никакого.
– Есть садись. – Баркас толкнул Уизли, прикорнувшего у стенки. – Спать в Привале будем.
– На…
– Что?
– На привале спят.
Баркас вздохнул. И отвесил леща.
– Слышь, отличник русского и литературы, ты мне еще поумничай. Сказано, в Привале, значит, так и есть. Знаешь почему?
Уизли обиженно зыркнул, хотел ответить, но не стал. Помотал рыжей башкой. И не отказался от еды, еще раз подтвердив свое полное психическое и физическое здоровье. Аппетит у пацана оказался будь здоров.
Урфин хмыкнул. И решил все же прояснить ситуацию, убирая обиду. Незаслуженную отчасти, да… Но верную в своей причине. Грамотностью Баркас никогда не страдал. И легко мог сказать зво́нит, а не звони́т.
