Урфин сплюнул, чуя, что распалился. Нервы ж надо беречь, старичок…
– Наши с вами предки, жившие всего сто лет назад, были кто? Дворяне, что ли? У кого, Граф, у тебя такие предки были? Вот и не хлюзди, аристократ херов…
Загибайте пальцы, ребятки, давайте считать, кто там и как… крестьяне, кочевые пастухи, ремесленники и рабочие. Все так и было в основной своей массе. Именно они вставали под красное знамя, собственными жизнями платили за ошибки народных командиров и недоверие к царским военспецам, призванным в РККА. И сейчас, когда так клево показывать молодежи, какие скоты были в красных и какими скотами могут быть фантастические красные в будущем, мне мерзко.
Красные дважды поднимали страну из руин. Красные дважды разоренное огромное пространство превращали в развитую, обеспеченную всем необходимым и своим, полную надежд и стремлений страну. Красные вывели человека в космос и раздавили самое страшное порождение капиталистического общества.
Да, Вторая мировая была мировой. Но сломали фашистов-нацистов, а в СССР вошли и те, и другие, именно красные. Уже пожившие и помнящие Гражданскую коммунисты с беспартийными и комсомольцы, почти пацаны, из которых многие так и остались восемнадцатилетними. И мерзость, сейчас льющаяся то отсюда, то оттуда, поганит их память куда хуже чего-либо еще.
Красные, непонятные для Запада в своей монолитной мощи, стали пугалом. Жутью, что должна была нахлынуть полчищами голодных урукхаев и пожрать цивилизацию. Ту самую, которую они же и спасли. Причем, это порой так приятно забывать, цивилизацию эту люди, только готовящиеся стать красными, спасали и до сорок пятого. Солдаты Первой мировой, оттянувшие на себя немцев в пятнадцатом-шестнадцатом, спасли цветущие лавандовые поля Франции. И, вернувшись с фронта, хлебнув смертей и боли, решили вывернуть страну наизнанку, чтобы взять себе и своим семьям настоящую жизнь.
Ту, где все станут равными. Где не нужно будет снимать головной убор, завидев офицера, где дочку-умницу может ждать что-то большее, чем профессия кухарки у соседских дворян, где твой сын может стать инженером, а не просто странноватым пареньком с тягой к механике и от того плохо пасущим коров. Где врачу не нужно будет кланяться, а попасть на прием к профессору и светилу можно будет каждому. Где не будет деления на вагоны первого, второго и третьего класса, а будет деление лишь на купе и плацкарт, по заработку. Где отдых у моря для всех детей, а не только для тех, чьи родители могут позволить себе снять дачу в Коктебеле. Понимаете?
Символ несбывшегося коммунизма и почти победившего социализма ни хрена не криво ухмыляющийся чекист с наганом! Фига… это инженеры, врачи и Юрий Алексеевич Гагарин. Его улыбка, его, первого космонавта, была главным достоянием страны, погибшей в девяносто первом. Символом красной империи обычных людей являлись производства Прибалтики, урожаи от Кавказа до Гомеля, ГОСТ простых, но натуральных продуктов, произведенных без генного модифицирования и внутри страны. Символ красного спорта?
Урфин усмехнулся воспоминаниям про последний чемпионат мира и результат родной команды по ногомячу. М-да…
– Это Лев Яшин и его команда, взявшая чемпионат Европы без миллионных гонораров, «красная машина», вбивающая в лед профессиональных игроков Северной Америки, гимнасты, штангисты, фигуристы, золотой гол Белова и многое другое. Вы про них-то знаете, помните?!
Красные, ребят, это обеспеченность занятостью молодых специалистов, крышей над головой, медицинской помощью и бесплатными образовательными учреждениями для детей. Это такой странный мир, где дети уходили гулять во двор, и никто не боялся за них. Не из-за маньяков-педофилов, а из-за того, что их не собьет вдруг машина соседа, вообразившего себя Шумахером.
А примеры излета СССР, что так легко найти в Сети, верные. Да, верные… Именно тогда началось многое, погубившее мораль и человечность в людях. И в этом, как ни странно, виноваты тоже красные. Выродившиеся, как и их предшественники.
Но стричь под одну гребенку коммунистов разных поколений – это подло. Это даже хуже того, что про всех нас с вами, русских, татар, украинцев, белорусов, казахов, чувашей, мокша и эрзя, якутов, бурятов, евреев и всех остальных, называемых на Западе русскими, снимали в их фильмах. Фу-у-у… выговорился. Спасибо за внимание.
Тот самый, спросивший про россиян, беззвучно зааплодировал. Второй молчал, глядя под ноги. Граф сопел и косился в сторону.
– Вот так-то, белогвардеец липовый, – довольно зевнул Баркас, – утерли тебе нос всякие более грамотные товарищи?
– Ну…
– Не нукай, не запряг, – буркнул успокоившийся Урфин, – история не терпит сослагательного наклонения. В смысле, что если кого раком поставили, то явно не просто так.
– А вы, получается, – говорливый задумался, – коммунист?
Урфин хмыкнул. Баркас растянулся в улыбке:
– Он у нас, земляк, бессистемный анархист со склонностью к тирании. О как.
Ангар снова перестал гудеть эхом. Только трещало дерево в бочках. И прохаживался часовой внизу. Прохаживался?
– Атас, мужчины… – одними губами прошептал Урфин, тихонько подгребая к себе ствол.
Выучка у Графа и его подопечных не подвела. Никто не лязгнул, не зашелестел. Только дрова и трещали в стальной разогревшейся емкости.
Урфин повел вокруг глазами, явственно чуя привкус беды на языке. Беда отдавала рыжим и непутевым. И, если все правильно, отправилась в дальний угол второго этажа. Отлить.
Баркас проследил его взгляд, кивнул. Махнул двум новичкам, посылая прикрывать лестницу, и Графу, отправив того к окну. Какая ж сука пролезла сюда, интересно? Неужели…
Помнить про однорукого бугимена, выведшего их из борщевиковых джунглей, стоило. Но окрестности здесь просматривались хорошо, и не заметить… Хватит врать, Урфин. Да, так и есть. Захоти желтоглазая тварь спрятаться, ей хватит половинки биосортира, даже без емкости для самих отходов. А уж здесь-то…
Дальний конец второго этажа сплошь состоял из гипсокартонных перегородок и скворечников, по недомыслию названных офисами. Если считать ячейку улья за офис, то все верно. Где-то там должен быть Уизли, уйдя по-маленькому. Только вернуться же пацан должен давно, а они все прощелкали. Забыли простое правило, годное для чего угодно. Ин дер гроссен фамилиен клювом нихт щелк-щелк. Точно, в большой семье хлебалом не щелкают. Особенно если младшенький немного не в себе. За психику пацана Урфин все же волновался. Но посчитал некрасивым пойти за ним даже в сортир. Лучше бы пошел, тупой хрен.
Баркас крался первым, легко и незамысловато, словно родившись с таким умением. Подходил неторопливо и обстоятельно, стараясь держаться ближе к стене. Урфин вполне понимал желание бить перекрестным огнем, занимая противоположный край навеса, прижимаясь к перилам.
Лишь бы успеть и лишь бы не буги… хотя кому здесь еще случиться? Хотя…
Урфин остановился, успев махнуть Баркасу. Лишь бы не шумели позади. И лишь бы не оказалось поздно. До хрена чертовых «бы». Снял с пояса единственную светошумовую, таскаемую как раз на такой случай.
