– Тебя же, кроме Натана, все равно ничего не интересует. Ты только с ним и считаешься.
– У Натана хотя бы нет всех этих нелепых идей, которые нас всех погубят!
– Нелепых? Я хочу трудиться на благо фирмы, но ты же не желаешь меня слушать! Ты так и останешься торговцем пылесосами!
– Что ты сказал?! – заорал дедушка.
– Что слышал! Я больше не желаю иметь ничего общего с твоей убогой фирмой! Мне без тебя лучше! Я сваливаю!
– Сол, ты переходишь всякие границы! Предупреждаю: если ты сейчас выйдешь за дверь, можешь не возвращаться!
– Не волнуйся, я ухожу! Ноги моей больше не будет в этом долбаном Нью-Джерси!
Бабушка выбежала из спальни и кубарем скатилась по лестнице, но было уже поздно: дядя Сол хлопнул входной дверью и уже сидел в машине. Она босиком выскочила на улицу, она умоляла его не уезжать, но он нажал на газ. Она пробежала несколько метров за машиной, но поняла, что он не остановится. Он уехал навсегда.
Дядя Сол сдержал слово. При жизни дедушки он ни разу больше не приехал в Нью-Джерси. Он вернулся туда только после его смерти, в мае 2001 года. Бабушка, сидя на балконе в клубах табачного дыма, на фоне тучи чаек, мечущихся над океаном, рассказала, что в тот день, когда она позвонила дяде Солу и сообщила о смерти дедушки, он первым делом отправился не во Флориду. Он кинулся в родной Нью-Джерси, откуда сам себя изгнал на все эти годы.
33
Лео, видевшего, как я каждое утро уезжаю из Бока-Ратона, одолело любопытство, и он начал ездить со мной в Коконат-Гроув. Помогать он мне не стал. Все, что ему было нужно, – это побыть в моем обществе. Он устраивался на террасе, в тени мангового дерева, и всякий раз повторял: “До чего же тут хорошо, Маркус!” Мне тоже с ним было хорошо.
Дом постепенно пустел.
Иногда я привозил домой коробку с вещами, которые хотел оставить себе. Лео совал в нее нос и говорил:
– Маркус, ну зачем вам это старье? У вас великолепный дом, а вы его превращаете в какую-то барахолку.
– Просто на память, Лео.
– Память, она в голове. А все прочее – ненужный хлам.
Оторвался я от разборки дядиных вещей всего один раз – чтобы съездить на несколько дней в Нью-Йорк. Я почти закончил свои дела в Коконат-Гроув, и тут позвонил мой агент: он добился, чтобы я принял участие в популярном телевизионном шоу. Съемки должны были состояться на этой неделе.
– Мне некогда, – ответил я. – И потом, если они предлагают участвовать за пару дней до съемки, значит, у них кто-то отказался и они ищут, кем бы заткнуть дыру.
– Или это значит, что у тебя классный агент, который устроил все как надо.
– Ты что хочешь сказать?
– Они записывают сразу два выпуска подряд. В первом гость ты, а во втором – Александра Невилл. Ваши гримерки будут рядом.
– О! – воскликнул я. – А она в курсе?
– Не думаю. Так что, я говорю “да”?
– А она будет одна?
– Слушай, Маркус, я все-таки твой агент, а не ее мамаша. Так что, да?
– Да, – сказал я.
Я взял билет на самолет до Нью-Йорка на послезавтра. Когда я собрался ехать в аэропорт, Лео устроил мне сцену:
– В жизни не видел такого лентяя! Вы уже три месяца якобы пишете книгу, а все тянете резину!
– Я всего на пару дней.
– Да когда ж вы, наконец, возьметесь всерьез за свою чертову книгу?
– Совсем скоро, Лео. Честное слово.
– Маркус, такое впечатление, что вы надо мной издеваетесь. У вас, случайно, не фобия, не боязнь чистого листа?
– Нет.
– Вы мне скажете, если что?
– Конечно.
– Обещаете?
– Обещаю.
Я прилетел в Нью-Йорк накануне записи передачи. Я очень нервничал и весь вечер ходил кругами по квартире.
Назавтра, перемерив бесконечное количество костюмов, я приехал на Бродвей, на телестудию, немного заранее. Меня провели в гримерную, и в коридоре я увидел на соседней двери ее имя.
– А Александра уже здесь? – небрежно спросил я у провожавшего меня охранника. Он сказал, что пока нет.
Я остался один в гримерке. На месте не сиделось. Ну приедет она, и что? Постучусь к ней в дверь? А дальше? А если она с Кевином? Хорош я тогда буду. Какой же я дурак. Мне хотелось сбежать. Но теперь уж поздно. Я улегся на диван и стал внимательно прислушиваться к звукам, доносившимся из коридора. Вдруг я услышал ее голос. Сердце у меня подпрыгнуло и затрепетало. Потом – звук открывшейся и закрывшейся двери. И тишина. Внезапно я почувствовал, что мой мобильный вибрирует. Она послала мне эсэмэску:
Ты в соседней гримерке???
Я ответил одним словом:
Да.
Снова раздался звук открывшейся и закрывшейся двери, а потом ко мне тихо постучали. Я пошел открывать. Она.
– Марки!
– Сюрприз!
– Ты знал, что мы записываемся в один день?
– Нет, – соврал я.
Я сделал шаг назад, она вошла в мою гримерку и закрыла за собой дверь. А потом вдруг кинулась мне на шею и крепко ко мне прижалась. Мы долго стояли обнявшись. Мне хотелось ее поцеловать, но я боялся все испортить. Я только взял в ладони ее лицо и смотрел в ее ослепительно сияющие глаза.
– Какие у тебя планы на вечер? – вдруг спросила она.
– Да никаких… Мы могли бы…
– Да, – сказала она.
Мы улыбнулись друг другу.
Нам нужно было место, где встретиться. Ее отель отпадал: там кишмя кишели репортеры. Любое общественное место – тоже. Я предложил поехать ко мне. Дом с подземной парковкой, а оттуда можно подняться на лифте прямо в квартиру. Никто ее не увидит. Она согласилась.
Я никогда не думал, что Александра однажды придет ко мне домой. Но, покупая квартиру на гонорар за свой первый роман, я думал о ней. Я хотел жить в Вест-Виллидже ради нее. И когда агент по недвижимости повел меня смотреть жилье, я влюбился в квартиру с первого взгляда, потому что знал, что ей бы она понравилась. И угадал: она пришла в восторг. Когда двери лифта открылись перед входом, она, не сдержав восхищения, воскликнула:
– О боже, Марки! Как я люблю такие квартиры!
Я был страшно горд. И возгордился еще больше, когда мы уселись на огромной, полной цветов террасе.
– Ты сам ухаживаешь за растениями? – спросила она.
– Разумеется. Я же садовник по образованию, забыла?
Она засмеялась и с минуту любовалась громадными цветами белой гортензии, а потом устроилась на низком садовом диване. Я открыл бутылку вина. Нам было хорошо.
