Снова раздался раскатистый кашель Эда.
– Ты в порядке, Эд?
Он не ответил.
– Эд?
– Помолчи-ка теперь, парень.
Что, вода стала шуметь громче? Нагрянет ли она внезапно, закружив нас в гроте, как носки в стиральной машине, или же будет подкрадываться медленно?
«Думай о чем-нибудь хорошем», – попросил я себя.
Сканируя свой ментальный жесткий диск, я наткнулся на поездки с альпинистской школой, работавшей в рамках программы социальной помощи трудным подросткам. Это было много лет назад. Когда меня в третий раз поймали на мелкой краже в магазине, мама в отчаянии записала меня в эту школу, не предупредив об этом; ей даже пришлось пригрозить, чтобы я посетил первое занятие. Но, как ни странно, мне там понравилось. Мы еженедельно тренировались в центре скалолазания под крышей, а помимо этого, раз в месяц выезжали к Сноудону (в этом смысле Эд был прав). Один раз мы отправились в невероятно захватывающую поездку в Шамони на ледник, чтобы научиться пользоваться «кошками»
[20] и ледорубом. Если оставалось время после тренировок, Кентон водил нас в паб, где мы занимали столики на улице и ели чипсы «Уолкерс» с сыром и луком, запивая их колой. Плотно рассевшись вокруг деревянного стола, испещренного царапинами и пятнами солнечных зайчиков, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, мы снова и снова вспоминали каждое сделанное нами движение. Мышцы болели от нагрузок, в воздухе витал запах пива, из окна паба доносился голос футбольного телекомментатора и мужской смех. Это были счастливейшие моменты моей жизни. Однако эти воспоминания были недостаточно мощными, чтобы мое сознание удержалось на них и перестало отвлекаться на совсем другие, более мрачные мысли.
«Если я выберусь отсюда, я обязательно что-то сделаю со своей жизнью, – думал я. – Я пойду в церковь, да, Бог, я пойду в эту твою долбаную церковь, слышишь? Если я выберусь отсюда, я извинюсь перед всеми, кого когда-либо обидел. Я буду помогать бездомным, стану разливать им суп в приютах. Только не дай мне утонуть. Не дай мне умереть здесь. Сделай так, чтобы люди как-то добрались до нас, прежде чем это произойдет». Я столько всего в своей жизни испортил, долгие годы просто плыл по течению, барахтался в том направлении, куда тянул прилив: был вахтером в больнице, официантом, барменом, строителем. Ничего общего с тем мальчишкой, который мечтал стать вторым Энди Киркпатриком
[21]. Но мне не хватало определенности. Не хватало целеустремленности для того, чтобы строить такую карьеру. Когда я сорвался со скалы на Куум Силин, это стало для меня почти облегчением, поскольку практически уничтожило все шансы достичь успеха в том, что я по-настоящему любил. Своего рода членовредительство. Самоуничтожение. Сидя здесь, в считанных дюймах от волосатого тела Эда, я копался в себе так глубоко, как никогда раньше, и то, что я там обнаруживал, мне совсем не нравилось. Я понял, что из себя представляет Эд, в ту же секунду, как только увидел его, и всё же последовал за ним сюда. В глубине души я, должно быть, знал, что произойдет что-то нехорошее. И хотел, чтобы это произошло.
Мне вновь слышались голоса сквозь шум воды. На этот раз они твердили: «Пальцы в твоем сердце, парень, пальцы в твоем сердце, парень, пальцы в твоем сердце, парень». Чушь какая-то. Я понемногу сходил с ума.
И вместе с этими голосами вновь вернулся холод. Теперь я представлял себе кристаллы льда, проникшие в меня глубоко-глубоко, до костного мозга, словно какая-то страшная болезнь, например рак. Я уже не верил, что смогу согреться, не помнил, каково это ощущение. В моем помутившемся сознании всплыл один факт, который я когда-то вычитал в учебнике для британского спецназа: выживание в экстремальных ситуациях всё время упирается в число «три». Три минуты без кислорода. Три дня без воды. Три недели без еды. Еда. Теперь, когда адреналина в крови не стало, я очень хотел есть и даже не мог припомнить, когда в последний раз был таким голодным. Я стал мечтать о жарком из шеи барашка, которое готовила моя мама. «Биг-Мак» с жареной картошкой и колой. Наггетсы из КФЧ
[22]. Я почти ощущал вкус этой еды во рту. Затем вдруг почему-то захотелось горячего сэндвича с тунцом и сыром, хотя я не мог припомнить, чтобы когда-либо ел такой. Где-то в глубине моего сознания беспокойно билась какая-то мысль, и наконец я понял, о чем она: батончик «Сникерс»! Ну, конечно. Я принялся лихорадочно хлопать рукой по земле в поисках своей одежды. Она за что-то зацепилась, и пальцы мои наткнулись на кость. В каком-то футе от меня лежали пожелтевшие и беспорядочно рассыпанные останки трех человек, которым не пришлось проходить через это. Для них всё закончилось быстрее: они просто попали в ловушку Крысиной тропы, а потом их захлестнуло водой. Господи! Я даже не знал их имен. Я планировал снять их тела и выложить это в интернет, но при этом даже не удосужился узнать, как их звали. А они ведь спасли нас. Если бы я не задержался тут, чтобы заснять останки, вода смыла бы и нас тоже. Так что эти мертвецы спасли нам жизнь.
В голове мелькнула еще одна дурацкая и абсурдная мысль: «Скелет входит в паб, просит у бармена пинту пива и сразу половую тряпку». Я то ли рассмеялся, то ли всхлипнул, и Эд снова сжал меня сильнее. На этот раз я не сопротивлялся. Я слишком замерз. Расслабившись, я просто привалился к нему, уже не вздрагивая от раздражающего прикосновения его небритой щеки к моему плечу. Затащив скользкий ворох своего мокрого костюма себе на колени, я нащупал во внутреннем кармане «Сникерс» и развернул его. Он был холодным и раскисшим, но в этом первом взрыве сладости на языке было что-то очень успокаивающее и возвышенное. Я отломил кусочек для Эда, повернулся, нащупал его лицо и осторожно сунул ему шоколад в рот, как будто мы были любовниками, как будто – всего на секунду – мы с ним настроились на одну частоту. Он что-то проворчал с благодарностью. Я знал, что нужно бы экономить, но мы всё съели за один присест. Потом я даже облизал внутреннюю сторону обертки.
Эд отодвинулся от меня – внезапный холод на спине в том месте, где он только что прислонялся ко мне, ощущался как удар, – а потом к моей руке прижалась фляжка. Бренди обожгло желудок, на несколько секунд вернув иллюзию тепла. Я протянул ее обратно.
Я задремал. Проснулся. Снова задремал. Теперь хотелось пить, от дешевой выпивки появилась сухость во рту. Я опять задремал. Стало легче. Мой мочевой пузырь тревожно пульсировал, но я игнорировал это, боясь пошевелиться и вновь впустить в себя этот зубодробительный холод.
«Пальцы в твоем сердце, парень».
Через много секунд, минут или часов (я утратил чувство времени – его поглотила кромешная тьма и безысходность) Эд отпустил меня, а затем внезапно включил свой фонарь. От невыносимо яркой вспышки появилась резь в глазах, и они сразу начали слезиться. Я обернулся, чтобы посмотреть на него: кожа его была слишком белой, а глазницы напоминали черные провалы. Он крикнул мне, что пойдет проверить уровень воды, – и ушел. Когда свет исчез, холод внутри меня усилился. Я остался один в темноте, четко осознавая присутствие рядом мертвецов.
