Я еще никогда не была так одинока.
Нет.
Я не должна поддаваться этому страху, хотя он очень отличается от всего того, что я испытывала раньше. Уолтер был твердо убежден, что в человеческом страхе нет никакой слабости. Страх держит тебя настороже, страх стимулирует. Но этот уходит намного глубже, и, по сравнению с ним, обычные мои тревоги из-за ледяных расселин и лавин и даже мой страх обморожений залегают где-то на уровне кожи. А этот уходит прямо в ядро, в сердцевину. Стало бы мне легче, если бы я знала, чего он – оно – хочет?
Что видел Уолтер перед смертью? Был ли это Третий Человек? А что, если Уолтер винит в своей смерти меня? Он ведь не оказался бы там, если бы я тогда не
Мне становится легче, когда я представляю себя вместе с Маркусом в коттедже, небольшом домике с двумя спальнями, примостившемся в долине Пик-Дистрикт. У нас есть собака, бородатый терьер. Под крышей живут скворцы. Зимой там холодновато, но мы справляемся.
Я строю этот дом и надеюсь, что этого будет достаточно.
Завтра иду в Лагерь II.
День сороковой
Вчера добраться до Лагеря II не удалось. Сильно отекли ноги. Горло тоже болит. В легких снова засел кашель, да такой сильный, что я опасаюсь, как бы не сломались ребра, когда захожусь им. Если он/оно – это Смерть, играет она нечестно: загоняет меня, терзает, подтасовывает обстоятельства в свою пользу.
Но прошлой ночью оно не приходило. Домик Маркуса хранил меня.
Слышала по радио, что Стеф отказалась от попытки восхождения. Мне бы радоваться. Не могу. Я слишком сломлена.
И поэтому почти не чувствую облегчения от того, что исчезло лишнее давление. Теперь я снова сражаюсь лишь с собой.
День сорок второй
На этот раз я все-таки поднялась в Лагерь II. Тяжело было идти, тяжело. Ветер с Северного седла, разгонявшийся, как поезд, постоянно давил и толкал меня назад.
Я начала обставлять свой коттедж мебелью. В углу спальни стоит белое плетеное кресло-качалка. Кровать латунная, ее металл позвякивает. Мебель вся подержанная. На постели лежит мягкое выцветшее лоскутное одеяло. Прошлой ночью я свернулась под этим одеялом калачиком и заснула.
Он не приходил.
День сорок третий
Начался обратный отсчет. Джо уверен, что у меня есть двухдневное окно хорошей погоды.
Остальные сейчас в ПБЛ, но о восхождении начнут думать примерно через неделю. Андрей, Сэм, Уэйд и Льюис в строю и полны сил. Том подхватил легочную инфекцию, вроде той, что была у Андрея. Не чувствую никакого ликования по этому поводу. Для меня всё это осталось в прошлом и сейчас кажется мелким и незначительным. Мой мир сузился, и в нем больше нет ничего, кроме горы и этого.
У Эри тоже проблемы со здоровьем – говорит, что ее беспокоит спина. Если уж стойкая Эри жалуется, значит, ей по-настоящему плохо. Я надеюсь, она найдет в себе силы, чтобы прорваться, правда надеюсь. Когда она прибыла в лагерь, она разыскала меня, постучала рукой себе в грудь и сказала: «Не пускай это сюда, Джульет». Она не стала подыскивать слова, – а может, не смогла найти, – чтобы объяснить, что она имеет в виду. Восхождение? Стычку с Томом? Плохую прессу? Третьего Человека? (Но как она могла узнать о нем?) Что бы это ни значило, но ее слова показались мне мудрыми, хотя и запоздалыми.
Тадеуш тоже волнуется за меня. Он постоянно повторяет: «Если ты пойдешь наверх с кислородом, это все равно будет здорово, Джульет». А я продолжаю отвечать ему, что со мной всё в порядке. Что я сильная. С каждым разом это всё больше похоже на ложь. Мне больно.
Я знаю, что Джо доверит мне самой принять правильное решение.
День сорок пятый
он вернулся я не должна была слышать скрип его шагов но я слышала он все кружит и кружит и самое неправильное во всём этом что этот хлопок такой такой очень реальный вот его рука уже на палатке ох пожалуйста только не входи
Случилось худшее. Прошлой ночью он вошел в мою палатку. Это мне не приснилось, я всё записала. Я видела его четко, я касалась его.
Он не должен был поместиться в мою палатку. Но поместился. Я слышала шелест синтетической ткани его костюма, когда он устраивался здесь, хотя шум ветра, должно быть, заглушал его. Судорожно возясь со своим нашлемным фонарем, я молилась, чтобы свет отпугнул его. Я молилась, чтобы это был Том или кто-то еще из наших, но палатка была закрыта на застежку-молнию, так как же он попал внутрь? Я посветила ему в лицо. Кожа вокруг старинной кислородной маски была черной от обморожения – нет цвета более ужасного, чем тот, в который окрашивает человеческую кожу мороз. Его голые руки тоже были черными, как деготь, со скрюченными замерзшими пальцами.
Он придвинулся ближе. Я уронила фонарь. Кричала ли я? Не знаю.
Он приподнялся и сел мне на грудь. Потом медленно надавил на меня своим весом. Я не могла дышать. Скрюченные холодные пальцы проскользнули мне в рот.
А затем он пропал.
Хрупкие стены выдуманного домика оказались недостаточно прочными, чтобы не впустить его.
Изо всех сил пытаюсь заставить себя поверить, что это высота и одиночество играют с моим мозгом в свои грязные игры. Но его пальцы у меня во рту… Я до сих пор чувствую их вкус. Соленые, холодные, горькие, как зола. Нет. Он реальный. Реальный.
Уолтер всегда мгновенно чувствовал, если люди шли в горы с неверной мотивацией. А моя мотивация – насколько она верна? Может быть, Третий Человек хочет мне этим что-то сказать? Предупреждает меня? Велит не подниматься дальше? Не продолжать? А может быть, это делает мое подсознание, которое таким образом пытается дать мне понять, что я недостаточно сильна для этого?
Есть во мне какая-то часть, которой все равно. Которая хочет идти дальше, несмотря ни на что. Но другая часть хочет, чтобы всё это побыстрее закончилось нет нет нет
Так я иду?
Возможно, мертвые не преследуют нас. Это мы преследуем их. В самом конце в его глазах был не только страх, там было осуждение.
Когда он придет сегодня ночью, я загляну ему под маску. Постоянно представляя свой домик, я заставлю себя посмотреть на него. Я должна знать. Кто он, тот третий, что идет рядом с тобой?
А если это Уолтер?
Саймон
Я выдержал три часа, прежде чем рассказал Ванде о стремлении Марка найти свою мать. Я пытался оправдать свой поступок неубедительными рассуждениями о том, что она хорошо отнеслась к нему, когда он упал по пути в ПБЛ, но, если смотреть правде в глаза, я лишь искал повод провести с ней время. И еще мне было любопытно. Судя по обрывкам разных разговоров, Ванда явно обладала энциклопедическими познаниями касательно истории этой горы. Она должна точно знать, кто погиб на Эвересте двенадцать лет назад. Но не мог ли я просто подождать немного, чтобы спросить у самого Марка, кем была его мать? Конечно мог, однако Ванда слишком манила меня к себе.
