Дневник Джульет я повсюду таскал с собой. Больше я его не перечитывал. Не смел. Вместо этого я решил перетрясти ее жизнь и посмотреть, что из нее выпадет.
Некоторые антологии о «женщинах-пионерах» содержали уже откорректированные яркие описания ее альпинистской биографии, но более ранние статьи были злыми и порочащими ее, как и утверждал Марк. Одну из них, объемистый грязный опус под названием «Никчемная мать?», написала женщина, которая сейчас стала известной телеведущей. В ней нашлось несколько снимков Уолтера – мужчины с худым лицом, проницательными синими глазами и жилистым телосложением, как у Игги Попа
[81]. Грэхем, неверный муж Джульет, судя по фотографиям, был более хрупким, чем мне представлялось, хотя именно таким слащаво-обходительным, каким она его описывала. Взгляд его казался тяжелым.
Фотографий Марка не было вообще.
Я отыскал видео, где Джульет сидела в президиуме на какой-то конференции по альпинизму (наверное, той самой «провальной» конференции, где она познакомилась с Паулиной Цирцингер). Она излучала энергию, говорила с легким йоркширским акцентом и, как и Ванда, выглядела старше своих лет из-за глубоких носогубных складок. Джульет мне понравилась, хотя ее вид поверг меня в шок – мозг отказывался отождествлять эту сильную, полную жизни женщину с той скорчившейся фигуркой, которую я нашел в горах. Председательствующий, полный идиот, задал ей вопрос, насколько это нравственно – «подвергать себя риску, имея ребенка», и она с раздражением поинтересовалась: «Почему альпинистов-отцов о подобном не спрашивают?» Молодец, Джульет. Не позволяй этим ублюдкам стереть тебя в порошок.
Я заказал экземпляр «Бесплодной земли», полный дурацких комментариев к тексту, – я знал свою ограниченность, – и выяснил, что Джульет переврала стихотворение. Она написала: «Кто он, тот третий, идущий рядом с тобой?», тогда как в оригинале звучало пострашнее: «Кто он, тот третий, всегда идущий рядом с тобой?» А еще через три строчки снова: «Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой». Согласно моим шпаргалкам, появление Третьего Человека в поэме намекает на сцену из Библии, где два мужика находят недавно воскресшего Иисуса. Насколько я понял, темная фигура в капюшоне у Элиота выглядела слишком пугающей для Христа. Как по мне, это был Мрачный Жнец; рафинированная версия Смерти из книг Терри Пратчетта.
Далее я стал искать в интернете упоминания об ощущении постороннего присутствия. Малколм, Марк и Робби упирали на то, что явление это нередкое, и оказались правы. Нашлись тысячи сообщений о подобном явлении, причем без привязки к какой-то определенной культуре: люди, пережившие падение «башен-близнецов», холокост, землетрясения в Китае и Японии, зверства режима в Сомали, писали об ощущении присутствия милостивого духа, который помог им выжить. Была только одна загвоздка: то, что повстречалось и Джульет, и мне, не отличалось дружелюбием. Оно прямо-таки исходило злобой. И если благосклонное присутствие, которое чувствовали путешественники или попавшие в беду, интерпретировалось как поддержка духов-спасителей или ангелов-хранителей, то плохих называли духами-разрушителями, и их видели либо психические больные, либо те, кто считал, что не достоин спасения.
Выходит, мы с Джульет или сошли с ума, или хотели умереть. Замечательно, блин: хоть стой, хоть падай.
Возможно, Эд на самом деле был моим ангелом-хранителем. Он ведь спас меня, верно? Остановил, не позволил упасть в расселину.
Нет. Меня спас Мингма. Эд как раз удерживал меня там, ждал, когда я замерзну до смерти.
Не в силах найти менее тревожное объяснение, я вспомнил, как Марк говорил мне, что Третий Человек – это «фантомный двойник», проекция личности, воплощение внутреннего голоса. «Некоторые психологи придерживаются мнения, что такие копии можно наделять чужой индивидуальностью и в состоянии стресса видеть то, что ты хочешь видеть». Но если так, тогда какого хрена я выбрал Эда? И почему Джульет выбрала того отвратительного обмороженного упыря? И всё же раздвоение, которое я испытал перед тем, как Мингма спас меня, когда я витал над собственным телом, как раз хорошо согласовывалось с такой теорией. Это ощущение было таким же приятным, как тот невероятный покой, который я испытал в пещерах.
После того как эти изыскания совершенно истощили меня, мозг дал отбой: «Да пошло оно всё, я устал» – и отключился. Я стал выползать из постели с каждым днем всё позже и позже, иногда являясь на работу только к обеду. Бывали дни, когда я не мог есть, хотя в другие постоянно поглощал пищу. Несколько недель я не просыхал, поверив посту на доске ресурса «Форчан», утверждавшему, что пьянство помогает преодолевать панические атаки (враки, не подтвердилось).
Мой единственный оставшийся друг, вынужденный сосед по квартире и бизнес-партнер Тьерри пытался умасливать меня, подкупать и наконец угрожать, чтобы я «завязывал с этим грязным делом и начал получать какую-то профессиональную помощь». Зайдя в тупик, он организовал атаку, для которой привлек мою мать и сестру Элисон, связавшись с ними по «Скайпу». Его послание было предельно ясным: «Помогай или проваливай». Поскольку сил бороться у меня не было, я сдался и пошел к психотерапевту. Та диагностировала сильное посттравматическое стрессовое расстройство и депрессию, что неудивительно. Доктору О’Дауд, довольно бесцеремонной и несколько поглощенной собой женщине, с жилистыми, как у Мадонны, руками, я ничего не рассказывал ни об Эде, ни о том, что видел на горе. Поскольку я не дурак и не хотел, чтобы меня засадили в психушку, я складно рассказал ей то, что она хотела от меня услышать, – так было проще. Я позволил ей копаться в моем прошлом, а потом напыщенно рассуждать о моих «проблемах с отцом». Согласился с ее заявлением, что смерть отца оставила в моей душе глубокую рану, которая терзала меня, отравляла все стороны моего существования и мешала принимать правильные решения, хоть и знал, что всё это полный бред. Она продолжала прессовать меня, заставляя признаться, будто бы я злился на него за то, что он умер, точно так же, как Марк, пока не прочитал дневник Джульет, злился на нее за то, что она предпочла ему Эверест. В ответ на ее умозаключения я произносил всякие неискренние слова, но на самом деле я не сердился на своего отца. Как я мог сердиться? Я очень хорошо понимал его стремление к самоуничтожению. Возможно, эта сторона моей личности как раз была его наследием. Мы попробовали когнитивную поведенческую терапию, но она не помогла – или, возможно, я сам этого не хотел. Первый курс таблеток также не дал результатов; от них меня только клонило в сон. Она предлагала мне разные дозы и наконец в отчаянии выписала трициклики – разновидность антидепрессантов, которые обычно становятся последней надеждой. Однако, как поется в песне, «наркотики не работают». Для этого мой случай был слишком запущенным.
Сидя на полу нашей квартиры в трусах, которые я неделю не менял, я вяло подумывал о том, как бы всё это закончить одним махом. Прыгнуть с моста или устроить передозировку героина (от обоих вариантов я в итоге отказался, после того как полюбовался в «темной паутине»
[82] фотографиями последствий). Нет. На это я был не способен – в тот момент, по крайней мере.
