Кедми, Кедми! Где ты себя нашел, такого? Со своим высокомерным сарказмом, абсолютной своею бестактностью, недержанием речи, которую правильнее было бы назвать словесным поносом, плоскими шуточками, но время от времени и удивительными по точности анархическими замечаниями. И хотя я знаю, что Яэль тебя по-настоящему любит, я никогда не понимал этого до конца, пока не прилетел сюда в этот раз, когда понял, какая сила может содержаться в сдержанном молчании. Кто же такой Кедми на самом деле? И почему такая доморощенная израильская стряпня оказывается вдруг выставленной на всеобщее обозрение?
Утренний туман рассасывается, тает, уходя в северном направлении, и чистый свет омывает залив. Как быстро здесь рождается день! Это подарок, за который вам ничего не придется платить. Который сейчас час? Попробуй угадай. Ты открываешь дверь в темную гостевую комнату и видишь Цви, который, свернувшись, лежит на просторном диване, уснув давным-давно, бледная рука его свисает едва ли не до пола: напрягая зрение, ты можешь разглядеть время на его наручных часах, для этого надо взять его за кисть и повернуть, чтобы увидеть: сейчас пять минут шестого. На мгновение он открывает глаза и улыбается, а затем снова сворачивается клубком, словно зародыш во чреве матери. После чего ты бредешь в столовую и садишься на то же место, на котором ты сидел во время седера. Обеденный стол пуст, посуда убрана, посередине белой скатерти – пятно. Сначала ты просто сидишь, потом голова твоя опускается на руки… В голове сполохами возникают какие-то образы… обрывки мыслей. Совсем недавно вот здесь, рядом с тобой, сидела пара не расположенных к общению с тобой родителей. Поначалу они и слушать не хотели о том, чтобы присоединиться к нам, но я настаивал до тех пор, пока они не согласились.
Кедми посадил молодого человека рядом с собой «для короткого обмена мнениями», как он выразился; вылился этот обмен в монолог, в котором Кедми втолковывал юноше, что он должен был признавать, а что нет, – главным пунктом было то, что он должен был рассеять у полиции подозрения, что побег его вызван был желанием спрятать часть награбленного. Мне еще раз показалось, что он сам убежден в виновности своего подзащитного, но, будучи профессиональным адвокатом, готов защищать даже того, в чью невиновность он не верит. В конце их перешептывания он дал парню подписать официальное признание в том, что тот вернулся обратно не под чьим-то давлением, а исключительно по доброй воле, после чего поспешил к телефону и набрал номер полиции, отказываясь наотрез разговаривать с дежурным сержантом, требуя некоего офицера, которого он знал лично. Тем временем родители юноши, сраженные горем, сидели вместе с нами за праздничным столом, не прикасаясь к бокалам с пасхальным вином, стоявшим перед ними; женщина молча разглядывала стол, а мужчина бросал на нас подозрительные, недоверчивые взгляды. Гадди поглядывал на гостей с явной неприязнью, и, кажется, один лишь я пытался изобразить дружелюбие.
– Он всего лишь хотел провести пасхальный вечер с нами, – объясняла женщина, обращаясь к Яэли. – Он – единственный наш сын, и ему не хотелось оставлять нас одних.
– Вы его мать? – мягко, но с некоторым удивлением поинтересовалась Яэль.
Женщина кивнула, признавая свою вину. Когда вопрос был обращен к отцу, стало ясно, что перед нами – упрямый, но простодушный немецкий еврей, «йекки», осколок давней «немецкой» алии, так и не сумевший подняться в своем статусе выше работника физического труда. В эту минуту он находился в непонятном для него и неразрешимом конфликте со всем миром, но, даже погружаясь в пучину экономических бед, не сдавался и убеждений своих не менял.
– Не волнуйтесь, – сказала мать Кедми, давая этим странным людям понять, что благодаря Кедми они тем самым попадают и под ее покровительство. – Вот увидите, мой сын спасет его.
Женщина с благодарным доверием смотрит на нее, но глава этого маленького семейства гневно хрипит:
– Его незачем спасать. Прежде всего, потому, что он ни в чем не виноват!
Мать Кедми одаряет его понимающей улыбкой, завороженная его непримиримой неуступчивостью, но стоит на своем:
– Вот увидите. Если даже он и на самом деле ее убил, Израэль его спасет.
– Кто убил? Дедушка? – спрашивает Гадди, который сидит рядом со мной.
– Никто никого не убивал, – восклицаем все мы в один голос. – Все целы.
Цви улыбается. Ссутулившись в своем кресле, он поигрывает своей миниатюрной Агадой.
– Тогда зачем же полиция приедет, чтобы арестовать его?
– Потому что они думают, что он кого-то убил. Но твой папа докажет им, что это не так.
Отец убийцы злобно смотрит на Гадди, а мы все замираем, прислушиваясь к тому, что Кедми говорит в телефонную трубку с присущей ему всезнающей агрессивностью, рассчитанной на то, чтобы спровоцировать собеседника. Лишь Цви сидит с совершенно беспечным видом, сохраняя на лице ироничную улыбку, в то время как его пальцы сооружают небольшую пирамиду из мацы, засыпая крошками белую скатерть. В конце концов Кедми возвращается в столовую с сияющим видом, таща за собою беглеца, как если бы он боялся выпустить его из своих рук даже на секунду. Идиотам из полиции давно пора бы уже появиться здесь… Остается лишь надеяться, что рано или поздно это произойдет.
– Ну хорошо, а теперь давайте завершим пасхальный седер до того, как начнется вся эта кутерьма.
Родители молодого человека встревоженно вскакивают с мест.
– Тогда нам лучше сейчас уйти. Мы и так доставили вам столько беспокойства.
– Как вы можете такое говорить? – спрашивает Цви. – Никакого беспокойства вы нам не причинили. – Весь сплошная учтивость, он уже стоит на ногах. – Оставайтесь с нами до тех пор, пока не появится полиция. Тогда вы сможете попрощаться с ним.
– Правильно, – согласно кивает головою Яэль. – Если хотите, можете пойти в гостиную. Побудете там в тишине… одни…
– Но зачем им уходить туда? – протестующе восклицает Цви, охваченный внезапным подозрением. – Оставайтесь с нами… Если, конечно, хотите этого. – Он глядит на меня, улыбаясь. – У вас будет возможность услышать, как мой отец распевает пасхальные псалмы. – И он очищает место для молодого человека, приносит кресло, усаживает его и дает в руки Агаду.
Холодок пробегает у меня по спине, когда я вижу, каким взглядом мой сын смотрит на этого юношу. Кедми захвачен врасплох, но это длится недолго, и он снова берет все дело в свои руки – не исключено, что у него есть причины бояться, что пойманный беглец вновь может исчезнуть, если оставить его в соседней комнате без присмотра. Гости нерешительно покидают свои места и начинают прислушиваться к слабому и нечеткому пению – моему, матери Кедми и Гадди, присоединившему свой детский голос к нашим, тогда как остальные гудят сами по себе. И таким вот образом седер подходит к концу, оставляя нас сидеть вокруг стола в ожидании полиции.
Кедми поднимается и идет открывать наружную дверь, чтобы пророк Элиягу мог войти
[12]. Выходя, он подмигивает мне. Внезапно все звуки исчезают. Мы все сидим, замерев, не производя ни звука, за исключением Цви, который шепчет что-то на ухо убийце, щеки его пылают, но беглец отвечает ему раздраженным, недоумевающим взглядом. И это продолжается до тех пор, пока до нас не доносится с лестницы звук тяжелых шагов. Кедми опять спешит к двери, успевая по дороге пошутить:
