Он поднялся, выпятил живот и ударил по нему кулаком.
– Не волнуйся. Вырастешь – будешь таким же большим и сильным, как я…
Я подумал, что не хочу быть таким, как он, но не сказал ничего. Была уже половина восьмого. Я закончил есть и отправился в свою комнату, чтобы собрать свой ранец, а заодно посмотреть, высохло ли пятно, но оно не высохло, и я просто прибрал постель под взглядом малышки, глядевшей на меня не отрываясь. Благо она еще не говорила, а значит, и рассказать ничего не могла. Я сунул ей в рот пустышку и пошел мимо закрытой двери, за которой спал дедушка. В то же время поглядывая по сторонам в надежде, что он привез что-то для меня. Но ничего похожего на подарок не увидел и прошел в родительскую спальню, где спала мама. И едва я дотронулся до ее плеча, как она открыла глаза и улыбнулась, но не успела ничего сказать, потому что в то же мгновение папин голос за моей спиной произнес:
– Не трогай ее, Гадди, дай ей поспать. Что тебе нужно?
– Мне нужна маца, салатные листья и вино, – сказал я. – Этим утром мы договорились устраивать в классе пасхальный седер.
– Почему ты не сказал об этом вчера?
– Я говорил, маме.
– Может, обойдешься как-нибудь без мацы и салата? Или возьмешь у кого-нибудь из приятелей взаймы?..
– Я сейчас встану, – сказала мама.
– Этого не требуется. Я позабочусь обо всем. Пошли, только поторапливайся.
И мы отправились на кухню, где он взял две облатки мацы, завернул их в газету, после чего нырнул в чулан и вынырнул оттуда с запыленной бутылкой вина, попробовал глоток, скорчил рожу и сказал, посмотрев на меня: «Н-да-а…» И тут же добавил: «Ладно, не имеет значения, ты не обязан это пить, и никто не обязан, это всего лишь символ»… И перелил часть этой жидкости в другую бутылку, в которой когда-то были оливки. «И забудь про салат. Возьмешь у кого-нибудь листок хасы
[2]», но я повернулся и снова пошел к маме, а за спиной у меня повис в воздухе его голос: «Не будь упрямым ослом, уже много времени…» Но я ответил, что я еще вчера сказал маме и мне нужна хаса, и он, порыскав в ящике для овощей, вытащил несколько листьев салата, протянул мне и сердито добавил: «Когда это ты успел стать таким религиозным?» Я молча засунул все это в ранец, обнаружив внезапно, что на моих часах уже без десяти восемь.
– Чего тебе нужно еще?
– Что-нибудь, чтобы перекусить в школе.
– А маца для этого не подойдет?
– Маца… Она же для седера…
– Ну хорошо… не хочу, чтобы ты умер с голоду…
И он отрезал два огромных ломтя булки, намазал их шоколадной пастой; а затем он стал звенеть своими ключами. Но сказать он ничего не успел, потому что в этот момент появилась мама и сказала, чтобы я, не мешкая, надел сапоги и уже отправлялся, но не успел я тронуться с места, как она принялась меня причесывать, после чего папа уже вышел из себя и закричал, что считает до трех, и к счету «три» я был готов, а папа продолжал кричать, и к нему присоединилась малышка, так что я влез в сапоги, схватил ранец и покатился по лестнице вниз. Но на полдороге вспомнил… и рванул обратно; мама открыла мне дверь, малышка была уже у нее на руках.
– Что случилось?
– Ничего.
Я добежал до ванной, открыл свой ранец и вытащил из него мокрые пижамные штаны, которые засунул поглубже в корзину с грязным бельем. На пути обратно – опять дедушкина дверь, тут я остановился и бесшумно приоткрыл ее, у него темно, а большой чемодан открыт, и в нем полным-полно всякой одежды, но для меня, похоже, там ничего не было. Кто-то дотронулся до меня. Мама.
– Ты увидишься с ним позднее, после школы.
Я снова помчался вниз через ступеньки. Папина машина уже фырчала, «дворники» вовсю работали, а из выхлопной трубы шел белый дым.
– Что за муха тебя укусила? Что ты забыл на этот раз?
– Ничего.
– От тебя можно свихнуться.
Перед нами тащилось несколько машин, и ни одна из них не подумала взять влево, чтобы отец смог выехать на главную дорогу. Они непрерывно гудели и каждую минуту притормаживали, отец ругался, но сумел все-таки выбраться на шоссе и вскоре высадил меня возле школы.
Дождь припустил еще сильнее, ребята вокруг неслись как угорелые. Кто-то, обгоняя меня, закричал: «Смотрите, смотрите, кабан в сапогах!» И он умчался раньше, чем я успел его схватить, но я был уверен, что это был тот тип из третьего «а», который и в прошлый раз назвал меня так. В коридоре не было никакого построения, так что мы вбежали прямо в класс секунда в секунду со звонком и началом урока. Наша учительница Галлия заговорила прежде всего о дожде и сказала, что, может быть, это последний дождь в этом году, а потом взяла мел и написала на доске это слово – «последний», а потом мы открыли Тору и она что-то сказала, но не успела договорить, как несколько ребят тут же подняли руки – каждый знает таких ребят, в любом классе их достаточно. Мы стали читать о праотце Иакове, как он думал, что его любимца Иосифа растерзали хищные звери, он так думал потому, что остальные братья врали ему, и я стал думать о дедушке и гадать, проснулся ли он уже, а учительница, Галлия, тут же сказала, чтобы я продолжал читать вслух, на что я заметил, что предыдущая глава закончилась, на что она сказала – эта закончилась, а ты начни следующую, и я стал читать: «И наступил голод в земле египетской, и людям пришлось питаться мякиной…» Тут учительница остановила меня и спросила, знаю ли я, что означает слово «мякина», конечно, я не знал и отвечал, что это такая еда, но что за еда – не знал… и тут наша всезнайка Сигаль тотчас потянула вверх руку и сказала, что это – пшеница, на что учительница заметила, что нет, не пшеница, мякина – это нечто совсем другое, совсем другое. И тут разговор перешел на пшеницу, из которой делают муку, а из муки выпекают хлеб, а я под эти разговоры открыл свой ранец, чтобы убедиться, на месте ли мой хлеб, и увидел, что он на месте. В это время прозвенел звонок, и я достал хлеб, потому что почувствовал, что очень проголодался, но учительница сказала: положи обратно, потому что нам запрещалось перекусывать на первой перемене. Только после второй…
На этой перемене мы все столпились в коридорах, потому что на школьном дворе было грязно и дежурный сторож не выпускал нас, а принялся размахивать шваброй, разгребая опилки прямо под ноги всем нам, и ребята просто взбесились – они бегали, перепрыгивая через кучи грязных опилок, носились как сумасшедшие и орали изо всех сил. А я стоял у стенки и вертел головой, стараясь разглядеть того, кто называл меня кабаном, – мне очень хотелось посмотреть, как он сделает это еще раз. В конце концов я увидел его, он гонялся за каким-то тощим малышом. Я двинулся к нему, твердо зная, что если он просто раскроет рот, я всыплю ему по первое число и мало не будет, но он увидел меня, оставил малыша в покое, остановился и улыбнулся, глядя на меня огромными черными глазами, и не произнес ни слова. Тут прозвенел звонок, и он отправился к себе в класс. Я не ошибся – он и на самом деле был из третьего «а».
