Дверь мне открыла мама. Ш-ш-ш, сказала она, дедушка все еще спит, где тебя так долго носило? Ты нужен мне, сказала она, ты, похоже, совсем забыл про дедушку. При этом, кажется, она не замечала, что я весь в крови и грязи, по которым текли мои слезы. Она очень нервничала и была сама на себя не похожа, малышка лежала в своем манеже, выдвинутом на середину салона, и плакала, но при виде меня плакать перестала и забормотала «ди-ди-ди», потому что так она меня называла, и я подошел к ней и дал ей пустышку и хотел погладить ее, но мама закричала – нет, не трогай ее, посмотри на себя, какой ты грязный, марш в ванную и быстро за стол, поешь, а потом я скажу тебе, зачем ты мне сегодня нужен, и я отправился в ванную, чтобы умыться, а потом в зеркале увидел, что у меня красные глаза, и все думал о мальчишке из третьего «а», как он плакал и извивался подо мной в грязи, после чего я вытер лицо и руки и отправился за стол, чтобы поесть.
– Ты что, плакал сегодня? – спросила мама.
– С чего ты взяла? – спросил я.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, ничего.
В этот момент я решил про себя ничего ей не рассказывать, потому что она тут же передала бы все отцу.
– Не ешь так быстро.
В доме была тишина. Только малышка что-то рассказывала своей кукле.
– А дедушка, – спросил я, – он что, так и спал все это время?
– Да. Он очень устал из-за перелета, а тут еще разница во времени. Что сегодня было в школе?
– Ничего.
– Не торопись. Не ешь так быстро. Как прошел ваш классный седер?
– Нормально.
– Чем вы там занимались?
– Ничем.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь – ничем? Вы пели? Вы читали молитвы?
– Да.
– Тогда почему же ты говоришь, что вы ничем не занимались? И куда ты сейчас собрался пойти?
– Мне надо покормить червей.
– Оставь их, никуда они не денутся. Сначала поешь…
– Я только на минуту…
И я отправился взглянуть на своих шелковичных червей, ночью еще одна гусеница превратилась в куколку, я сдвинул ее в сторону. А остальным подложил свежих листьев шелковицы. После того как я перешел во второй класс, мамина власть надо мною заметно ослабла, в принципе я мог делать все что хотел и она никогда не давила на меня так, как это делал отец. Я вернулся к столу, за окном разыгралась настоящая буря, зазвонил телефон, это мог быть только папа, который всегда в это время проверял, дома ли я. Малышка начала плакать, и мама сказала – ты что, не слышишь, подойди к ней. Иду, сказал я, но она все заходилась в плаче, и вот что я сделал: надул щеки, наклонился над ней и зафурчал – ее это всегда смешило. Она тотчас замолкла, а потом рассмеялась и уставилась на меня своими синими глазами, которые еще были полны слез, но в следующее же мгновение передумала, снова заплакала, а я снова надул щеки и зафурчал.
Мама тем временем спорила с папой по телефону, вообще в последнее время они ругались непрерывно, и сейчас она прервала разговор, просто бросив трубку. Подняла из манежа малышку и понесла ее в ванную, чтобы сменить подгузники. Я потащился туда за ней. На подгузнике было небольшое пятно желтого цвета.
– И это все, что ты можешь нам предъявить? – спросила явно разочарованная мама.
Но малышка не удостоила ее ответом. Мама подняла в воздух две маленькие полные ножки.
Я сказал:
– Бэби тоже будет толстушкой.
– Она вовсе не толстая. Все малыши такие. И пожалуйста, называй ее по имени. У нее ведь есть имя…
– Папа тоже называет ее «бэби».
– Ты это одно, твой папа – другое. И то, что он делает, не обязательно верно. Перестань называть ее «бэби». У нее ведь такое славное имя.
Здесь я ничего не ответил.
– Почему ты все время прижимаешь руку к груди?
– В сердце что-то болит.
– В сердце? Покажи мне, где именно у тебя болит.
Я расстегнул рубашку и показал.
– Вот здесь.
– Но твое сердце вовсе не здесь.
– Тогда где же?
Она показала мне. Я передвинул свою руку туда.
– Да, верно, вот здесь и болит.
– Глупости говоришь.
– Нет, правда…
– С каких пор это у тебя?
– Давно. По-моему, всегда болело.
– Ничего страшного. Физкультура у вас сегодня была?
– Это не от физкультуры. Точно.
– Хочешь, чтобы я пригласила врача?
– Давай…
– Что ты собираешься сегодня делать?
– Ничего особенного.
– Мне надо кое-куда сходить.
– Куда это?
– Неважно. Купить кое-что. А ты присмотришь за Ракефет.
– Но у меня тоже есть кое-какие дела.
– Дела? Какие дела? Что ты имеешь в виду?
– Мне надо набрать листьев шелковицы.
– Соберешь их позднее. Смотри, дождь хлещет вовсю. Малышка скоро заснет, я специально подняла ее сегодня пораньше… смотри, она уже зевает. Так что не беспокойся.
– А если она начнет плакать?
– С чего бы ей плакать? А даже если заплачет, дашь ей соску, и она тут же замолчит. Или скорчи для нее одну из своих смешных рож, которые ей так нравятся. Будь хорошим мальчиком, Гадди. Я ведь знаю, ты можешь.
Я вышел из ванной.
Она перепеленала малышку необыкновенно быстро, как всегда делала, уложила в кроватку, стремительно переоделась и поставила чашку с чистыми сосками на обеденный стол, несколько салфеток, бутылочку с водой и связку старых ключей, с которыми Ракефет любила играть, и три чистые пеленки, напомнив под конец, чтобы я не вздумал поднимать девочку. В крайнем случае я должен был разбудить дедушку.
– А он знает, как обращаться с такими малышками?
– Не волнуйся. Скоро у него будет такая же.
– Где?
– Это не твое дело.
(Видно было, что она проговорилась.)
– И все-таки – где?
– В Америке.
– Как это случилось?
– Вот так и случилось. Как всегда.
– И все-таки… с чего вдруг?
– Да успокойся ты. Какая тебе разница? – И она обняла меня. – Ну все, Гадди, я пошла. Он скоро проснется, но ты к нему не приставай. Ракефет будет спать. Если она заплачет, дашь ей соску, и она уснет снова. Только не хватай ее грязными руками.
Она жутко нервничала.
– Купишь мне что-нибудь?
– А чего бы ты хотел?
– Самолет.
