В этой связи следует подчеркнуть важный момент — поле боя осталось за противником, а значит, у немцев была реальная возможность собрать всю ремонтно-пригодную бронетехнику и через некоторое время ввести ее в строй. Хотя если посмотреть, в каком количестве возвращались в строй, к примеру, в 19-й тд, принявшие на себя основной удар Т-4 с длиной ствола 43 и 48 калибров (из 23 было подбито 20), то заметим, что примерно половина их была выведена из строя 9 июля основательно. Об этом говорит тот факт, что с 10 до 18 июля в соединении ежедневно числились боеготовыми от 5 до 9 машин этого типа, а 19–21 — 10 единиц. Понятно, что шла ротация танков: одни подбивались — направлялись в ремонт, другие выходили из него и включались в боевой состав, но за короткое время все танки не могли пройти «полный цикл». Да к тому же примерно такая же картина сложилась с теми же «четверками» и в 6-й тд. Из 14 танков, введенных в бой, к утру 10 июля осталось 7, а с 11 и до 21 июля больше чем 6 исправных машин этого типа дивизия не имела. Следовательно, остальные как минимум находились в «капиталке».
Заметно выделяется ситуация с подбитыми Т-3 (60 калибров) в 11-м тп. Из 24 имевшихся машин 9 июля полк лишился 12. а утром 19 июля в строю числилось уже 18. Это наводит на мысль, что основные потери «тройки» понесли на минных полях в момент, когда преследовали отходившие советские войска. или на необнаруженных минах уже на захваченной местности. Почему? Во-первых, известно, что советские противотанковые мины были слабыми, при подрыве бронетехники в лучшем случае разрушались гусеницы и разбивались катки. Во- вторых, проанализировав ситуацию с подбитыми вражескими танками. Военный Совет Воронежского фронта пришел к выводу, что при отражении атак артиллеристы лишь обездвиживают, а не надежно добивают их. Этим широко пользуется враг. Как правило, контролируя поле боя, оперативно эвакуирует бронетехнику в тыл (на расстояние до 3 км от передовой) и быстро восстанавливает ее. 7 июля 1943 г. в войска был направлен приказ Н.Ф. Ватутина: обстреливать орудиями и ПТР поврежденную бронетехнику противника, пока она или не вспыхнет, или не взорвется. В фондах 35-го гв. ск и 375-й сд в ЦАМО РФ хранятся документы, в которых отмечено, что телеграмма с этим приказом доводилась 7 и 8 июля до их частей и подразделений. Поэтому в ходе боя 9 июля для артиллеристов этот приказ был еще «свежим», и они его выполняли, не только стремились подбить танки и штурмовые орудия, но и поджечь. Это видно по ситуации с Т-4. Причем условия для этого у расчетов были — обширные минные поля (на них подорвался не один десяток танков) и укрепленные села, которые враг брал массированными атаками бронетехники, прикрывая пехоту. Если же через 8 суток из 24 Т-3 в строю числится 18 (допускаю, что это танки, выведенные из строя еще 5–8 июля), то невольно напрашивается ответ — они не были добиты нашей артиллерией, так как в момент отхода войска расчеты стремятся в первую очередь сбить темп вражеской атаки, а не следить за тем, насколько надежно обезврежен танк или самоходка.
Допускаю, что все изложенное выше в отношении потерь Т-3 и Т-4 в 3-м тк выглядит не слишком убедительно, но я вынес эти соображения на суд читателей в качестве версии, которая вытекает из имеющихся цифр и фактов.
Что же касается причины столь высоких потерь в бронетехнике в соединении Брайта, то они лежат на поверхности. Во- первых, и это одна из главных, противник не использовал свой «конек» — мощные систематические авиаудары перед фронтом атакующих бронегрупп. Слабое прикрытие наступления 3-го тк с воздуха в значительной степени помогало советской стороне сохранить артиллерию. Авиация — главный ее бич, уровень потерь в номерах орудий (да и в матчасти) от бомбежки, как правило, выше, чем от огня артиллерии. Лишь обстрел тяжелыми минометами по уровню эффективности приближается к бомбардировке, да и то если батареи стоят на открытых ОП.
Во-вторых, танковые полки Вестхофена и фон Оппельна прорывали подготовленный в противотанковом отношении рубеж обороны, который прикрывало достаточно большое количество артиллерии ПТО. Причем и перед боем, и в ходе него проводилось дополнительное минирование на четко обозначившихся направлениях ударов танковых клиньев группами охотников за танками. Упоминавшийся выше командир танковой роты 19-й тд при опросе откровенно признал, что «…наши потери в танках огромны, в основном от Ваших минных полей. Мы не ожидали, что русские смогут столько установить мин. Танкисты боятся действовать из-за минных полей, и это в значительной мере сдерживало наше наступление»
[510].
О том, что экипажи вражеских машин действовали даже в глубине нашей обороны крайне нерешительно, подтверждают и боевые документы советских частей, оборонявшихся в этом районе. К примеру, в отчете 47-го гв. отпп отмечается, что «в боях за Дальнюю Игуменку, Хохлово и Киселево противник вел наступление ощупью, тщательно ведя разведку, а не бросал в бой большие группы танков на противотанковую оборону»
[511].
В-третьих, на направлении танковых клиньев (и на переднем крае, и в узлах сопротивления роща у выс. 217.1, Дальняя Игуменка, хут. Постников) находились в основном танки (Т-34 Мк-4) с орудием 57 — 76-мм, ПТО среднего калибра (дивизионные 76-мм) и 122-мм гаубицы. Причем последние в борьбе с бронетехникой играли важную роль. «Сорокапятки» здесь тоже были, и их расчеты внесли свой вклад (как и батальоны ПТР), но они не были каркасом обороны.
В-четвертых, бронегруппы наносили удары по селам, которые были подготовлены по схеме укрепрайонов. И здесь надо еще раз добрым словом вспомнить генерала Н.Ф. Ватутина, который не только выдвинул эту идею, но и лично внес большой вклад в ее реализацию.
Тем не менее следует признать, что, несмотря на очень высокие потери, к исходу 9 июля подчиненным Хюнесдорфа удалось переломить ситуацию в свою пользу. Захватив два тактически значимых узла сопротивления и уничтожив главные силы нашей артиллерии в этом районе (в первую очередь костяк — 197-й гв. Ап и 114-й гв. Аиптап), враг взял инициативу в свои руки и вынудил генерал-лейтенанта С.Г. Горячева начать в ночь на 10 июля отвод на новые рубежи не только 81-й гв. и 92-й гв. сд, но и 375-й сд.
В первые трое суток боевых действий штаб 35-го гв. ск, как, в общем, и большинство недавно сформированных корпусных управлений Воронежского фронта, показал себя не с самой лучшей стороны. Для его коллектива это был первый опыт боевой работы. Причем соединению пришлось не просто удерживать рубеж, а действовать на направлении главного удара вражеского танкового соединения, хотя и потрепанного. К сожалению, в напряженные моменты его офицеры не смогли должным образом наладить даже сбор, проверку и передачу в армию оперативной информации в необходимых объемах. С момента перехода в наступление главных сил 3-го тк командование корпуса не в полной мере владело обстановкой на участках своих войск и в деталях не знало, как развивается оперативная обстановка. Не говоря уже о непрерывности, четкости управления войсками и т. д. Как уже отмечалось, негативное влияние на это оказывал и сам командир корпуса — своим безответственным подходом к выполнению прямых обязанностей. Даже к исходу дня С.Г. Горячев не имел ни связи с 81-й гв. сд, ни достоверной информации о том, что происходит в полосе дивизий Морозова и правом крыле Трунина.
