Девушка не забыла, как он спросил на борту «Феролинда» о том, что она собирается сделать с Бо Юл-Баюром, и действительно ли считает, что его нужно передать Керчии. Если она саботирует приказания Каза, будет ли это стоить Матиасу помилования? Она не могла так поступить. Кем бы он ни был, она должна вернуть ему свободу.
После кораблекрушения они скитались три недели. Без компаса, не имея представления, куда идти. Нина и Матиас даже не знали, где именно на северном побережье их выкинуло. Долгие дни они пробирались через сугробы, проводили морозные ночи в каких-то ветхих убежищах, на которые им удавалось наткнуться, или в заброшенных хижинах лагерей китобоев, когда улыбалась удача. Ели жареные водоросли или любые травы и клубни, которые попадались на пути. Когда они обнаружили вяленое оленье мясо на дне рюкзака в одном из лагерей, казалось, что случилось чудо. Они накинулись на него в немом блаженстве, чувствуя себя опьяненными от его вкуса.
После той первой ночи Нина и Матиас спали в одежде, укрывшись всеми одеялами, которые удалось собрать, но по разные стороны очага. Если у них не было дров или щепок, они ложились рядом, едва касаясь друг друга, но утром просыпались обнявшись, дыша в унисон, в тумане сна сплетаясь в позу единого полумесяца.
Каждое утро Матиас жаловался, что ее невозможно разбудить.
– Будто мертвяка пытаюсь воскресить!
– Мертвяку нужно еще пять минут, – отвечала девушка и закапывалась с головой в мех.
Он громко топал, собирая их немногочисленные пожитки, и бурчал себе под нос: «Ленивая, глупая, эгоистичная…» пока она наконец не поднималась и не начинала готовиться к наступившему дню.
– Что ты сделаешь первым делом, как вернешься домой? – спросила Нина в один из очередных бесконечных дней, пока они шли и шли по снегу в надежде увидеть хоть какие-нибудь признаки цивилизации.
– Высплюсь. Помоюсь. Помолюсь за погибших друзей.
– Ах да, за других бандитов и убийц. Как ты вообще стал дрюскелем?
– Твои друзья убили мою семью во время одного из набегов гришей, – сухо ответил он. – Брум взял меня под свое крыло и дал мне то, за что можно бороться.
Нине не хотелось в это верить, но она знала, что это возможно. Случались битвы; в перекрестном огне погибали невинные. Ее так же тревожила мысль о монстре Бруме, который воплощал собой отеческую любовь.
Спорить или просить прощения казалось неправильным, поэтому она сказала первое, что пришло в голову:
– Ер молле пе онет. Энел мерд е ней афва тройем феррейтен.
Я рожден, чтобы защищать тебя. Только смерть освободит меня от этой клятвы.
Матиас ошеломленно уставился на нее.
– Так дрюскели присягают Фьерде. Откуда ты знаешь слова?
– Я пыталась узнать о Фьерде все, что могу.
– Зачем?
Нина колебалась, но все же ответила.
– Чтобы не бояться вас.
– Ты не выглядишь испуганной.
– А ты боишься меня?
– Нет, – чуть ли не с удивлением ответил он. Раньше Матиас тоже заявлял, что не боится ее. Но в этот раз она ему поверила. Девушка напомнила себе, что в этом нет ничего хорошего.
Они долго шли молча, затем Хельвар поинтересовался:
– А ты что сделаешь первым делом?
– Поем.
– Что?
– Все. Голубцы, картофельные клецки, пироги со смородиной, блины с лимонной цедрой. Жду не дождусь, когда увижу лицо Зои, когда я войду в Малый дворец.
– Зои Назяленской?
Нина резко остановилась.
– Ты ее знаешь?
– Все знают. Она могущественная ведьма.
Тут девушку осенило: для дрюскелей Зоя была аналогом Ярла Брума – жестокая, бесчеловечная, та, что скрывалась в темноте и несла им смерть. Зоя была для него монстром. Эта мысль встревожила Нину.
– Как ты выбралась из клетки?
Она часто заморгала.
– Что?
– На корабле. Вы были связаны и сидели в клетках.
– Кружка. Ручка сломалась, и ее кончик оказался зазубренным. Мы воспользовались ею, чтобы перерезать веревки. Как только наши руки были свободны… – Нина смущенно умолкла.
Матиас насупился.
– Вы планировали атаку.
– Хотели напасть ночью.
– Но затем началась буря.
– Да.
Шквальная и фабрикатор проделали дыру прямо в палубе и выплыли на свободу. Но смогли ли они выжить в ледяной воде? Удалось ли им добраться до суши? Девушку передернуло. Если бы кружка не сломалась, она бы утонула в клетке.
– Что едят дрюскели? – спросила Нина, увеличивая темп. – Помимо младенцев гришей.
– Мы не едим младенцев!
– Дельфиний жир? Оленьи копыта?
Она увидела, как изогнулись губы фьерданца, и задумалась, то ли его тошнит, то ли, возможно, он сдерживает смех?
– Мы едим много рыбы. Сельдь. Соленую треску. И да, оленину, но не копыта.
– А как же пироги?
– В смысле?
– Я очень люблю пироги. Интересно, есть ли у нас что-то общее.
Хельвар пожал плечами.
– Ой, да ладно, дрюскель! – Они так и не знали имен друг друга, и Нина считала, что это правильно. В конце концов, если они выживут, то набредут на город или деревню. А что потом? В любом случае, чем меньше у него будет сведений о ней, тем лучше. – Это же не государственная тайна! Мне просто любопытно, почему тебе не нравятся пироги.
– Нравятся, но нам запрещено есть сладкое.
– Всем? Или только дрюскелям?
– Дрюскелям. Это считается потворством своим слабостям. Как алкоголь или…
– Девушки?
Его щеки залились краской, и он рванул вперед. До чего же легко его смутить!
– Если вам нельзя сладкое или алкоголь, тебе наверняка бы понравился помдракон.
Поначалу он не купился на это, просто продолжал идти, но в конце концов тишина стала невыносимой.
– Что такое помдракон?
– Чаша дракона, – взбодрилась Нина. – Сперва замачиваешь изюм в бренди, затем выключаешь свет и поджигаешь.
– Зачем?
– Чтобы было труднее хватать изюминки.
– И что вы делаете, когда все же удается их схватить?
– Едим.
– Разве они не обжигают язык?
– Конечно, но…
– Тогда зачем…
– Потому что это весело, дурачок! Ве-се-ло! На фьерданском тоже есть такое слово, так что оно должно быть тебе знакомо.
– Я очень часто веселюсь.
