Рана была небольшая, но глубокая – словно в мясо вогнали карандаш. Кровь свернулась, а кожа вокруг налилась красно-фиолетовым синяком.
– Это он тебя? – Иттан смотрел долго, не решаясь коснуться.
– Нет… – но, поборов гордость, призналась: – Да. Я… – замолчала сумрачно, явно не договорив чего-то важного.
– Он сделал с тобой что-то еще?!
Ярость разливалась по венам и артериям, в крови плескался яд. Кулаки сжались, и глаза опасно сощурились.
– Это неважно.
– Сделал?!
– Нет. – Тая покачала головой, и тяжелые кудри ее заслонили лицо. – Обещал, но не сделал. Не успел… Я…
Вдруг она тряхнула волосами, принялась виновато озираться. Зашептала одними губами:
– Надо идти обратно… Я должна сдаться…
Пахнуло магическим внушением. Иттан отвесил Тае пощечину – несильную, но отрезвляющую. Девушка согнулась пополам.
– Я убила его! – простонала она, задыхаясь.
Дальнейшее общение не имело смысла. В следующую секунду Тая оказалась перекинута через плечо, и Иттан понес ее, слабо сопротивляющуюся, к себе. Повалил на кровать и стянул платье. По щелчку пальцев зажегся «светлячок», и под тусклым мерцанием Иттан долго ощупывал края раны. Девушка закусила губу, но не издала ни звука. Иногда, правда, в ней пробуждалось нечто чужеродное – и она пыталась вскочить, чтобы куда-то уйти. Но была слишком слаба.
Иттан наложил повязку с заживляющей мазью, туго затянул концы ткани. Перевернул девицу на живот, убеждаясь, что больше нет ни ссадин, ни синяков. Зачем-то провел по выступающим позвонкам. Н-да, как же она с ног не валится от истощения? Не женщина, а кости, обтянутые кожей. Там, где у Агнии были аппетитные складочки, у Таи не обнаружилось ничего волнительного.
Но почему-то дыхание его сбилось.
– Пей, – сказал, вливая в рот восстанавливающую настойку из неисчерпаемых своих запасов. Жидкость текла по губам, Тая захлебывалась, но глотала. – А теперь рассказывай.
– Я не… – Она вновь удумала встать.
– Жить хочешь? – Иттан легонько толкнул это кучерявое несчастье в грудь, возвращая в постель. – Тогда рассказывай.
– Наказание за ослушание – смерть, – монотонно произнесла она, и взгляд остекленел.
Именно. Смерть.
Вторая пощечина была ощутимее, звонче. Ладонь легла на вспотевший лоб девушки, успокаивая. Иттан смотрел, как проясняются глаза Таи, и плел нить успокаивающего заклинания.
– Меня определили в Дом утех, – вскоре пожаловалась она обычным, разве что выцветшим голосом.
– Ну, это они погорячились. – Иттан поправил сбившуюся повязку на ее боку. – Кто ж польстится на скелет?
Тая хмыкнула и перехватила его руку.
– Щекотно, – фыркнула она, но после посерьезнела. – Ты мне поможешь?
Он коротко кивнул.
Глава 4
Тая
Голова гудела, но дурманное забытье под чуткими поглаживаниями Иттана отошло на второй план. Ненормальное желание сдаться хозяину Дома утех не покидало рассудок, засело в темечке, стучало, требовало.
Вернись.
Вернись же!
Я справилась с тошнотой, комом подкатившей к горлу. Села, подогнула под себя ноги, потрогала ноющий бок. Мужчина напротив смотрел на меня со смесью тревоги и жгучего любопытства. И я выдала ему все без утайки: и про Дом утех, и про желание сбежать из гарнизона, и про травяной настой, и магический контракт, который заключила по неосмотрительности.
– Тебя не учили, что нельзя подписывать абы что своей кровью? – Иттан недовольно покачал головой. – Ты сама загнала себя в западню.
– Но ты же маг. Разорви эту сделку!
– Смеешься? – Иттан прыснул, а я сжалась от панического страха, оседающего внизу живота. – Я могу отстрочить последствия, но не расторгнуть контракт. Когда мое заклинание спадет – а спадет оно скоро, – ты добровольно побежишь на плаху.
Иттан стряхнул с руки, которой гладил меня, что-то, видимое ему одному. Растопырив пальцы, осмотрел их. Сжал кулак. В свете танцующего зеленого шара, который парил над комнатой, он казался неестественно бледным. Уставшим донельзя.
Опустошенным.
Но он ведь колдун! Я-то знаю, что все без исключения колдуны могущественны. Что они могут руками раздвигать стены. Что способны убивать по щелчку. Так почему же он не хочет помочь?..
– Я все для тебя сделаю, только… – начала тихонько.
Но Иттан оборвал меня на полуслове. Помассировал виски кончиками пальцев.
– Как ты убила того урода?
– Зарезала. – Подковырнула повязку, надавила на рану. Шикнула, но продолжила давить. Боль отрезвляла, и пелена, которая снова пала на глаза, исчезла. – Его же ножом. Он купил ночь со мной, начал угрожать. Я хотела сбежать, но не смогла.
Почему-то воспоминания, еще живые, горячие, казались мелкими и незначительными. Какими-то ненастоящими, словно плохо продуманной историей.
Я потеребила цепочку, висящую на шее, но успокоения машинальный жест не принес. Внутри опять зудело…
Вернуться.
Сдаться.
Сейчас же!
– Цепь ты тоже умыкнула? – зачем-то уточнил Иттан, убирая настои и мази в сумку.
– Нет… она… – долго боролась с собой, морщилась, но поддалась, – матерью на прощание дарена. Это не та история, которую интересно послушать.
– И все-таки расскажи. А я пока подумаю, что можно сделать. Тело наверняка нашли и, значит, прочесывают округу в поисках тебя. Но у нас есть время, ко мне никто не сунется. – Он отряхнул ладони и внимательно глянул на меня. – Говори.
И я заговорила.
…Отец был неплохой, рукастый, и мою мать он перевез в Янг, чтобы жить нормальной жизнью, не зная голода и тяжб. В те годы многие рынди покидали оскудевшие родные земли в поисках лучшей доли. Только оказалось, что не нужны пришельцы никому в стране людей. А скорняков – когда-то давно отец выделывал кожу – своих хватает. И грузчиков в порту хоть отбавляй, а в погоне за хлебное место чужака и убить незазорно. Пришлось уехать в Затопленный город, поселиться в нише-норе, куда не поступал солнечный свет. Отец не сдавался, брался за любую работу. Я помню, как по вечерам он, вымотанный и пропахший усталостью, целовал жену в нос, гладил меня по волосам. В редкие свободные часы он зажигал лучину и обучал меня Словам по единственной сохранившейся у нас книге. Он умел читать, а мать даже писала стихи. Но Затопленный город отобрал у них все знания.
Когда отец взялся играть в кости, мамаша закатила истерику. Но он успокоил:
– Я ж ради нашего благополучия стараюсь.
И правда, все выигранные деньги отец нес в дом. Выкладывал горсть монет на стол и хвалился:
