Ребенок не проснулся.
– Не его, а сына! Твоего сына! И что значит: «пусть Тео»? Пусть?! – Она разъярилась, и туманы ее хлестали по полу змеями. – Ты называешь первенца абы как, только бы я от тебя отстала?
– Сольд?.. – Смена настроения потрясла Трауша.
Леди зашлась в слезах, но мужа к себе не подпустила. Младенец начал хныкать, ручонками цепляться за материнские волосы.
– Сольд, да послушай ты!
– Пожалуйста, выйдите, лорд. – Она отпихнула его и, прижав ребенка к груди, добавила: – Я не желаю вас видеть.
* * *
На издыхании лета, когда переспелые яблоки усыпали чернозем садов, благословили первенца правящей семьи.
В храме у Круглого озера столпились самые приближенные к лорду и леди – судя по беглому осмотру, теней сорок-пятьдесят, и это при том, что у Трауша в принципе не было друзей. Вся обслуга поместья, мимолетные знакомые Сольд – за короткое время эта поразительная женщина умудрилась сдружиться с половиной Пограничья.
Трауш горестно вздохнул.
Жрец в белых одеяниях принял нагого младенца из рук матери – Сольд погладила кончиками пальцев лобик малыша, – поднес к круглой чаше, до краев наполненной душистой водой. Забубнил нудно и долго о таинстве зарождения и о богах, которые взирают на первенца высокого лорда и леди.
– Что вы за изверги такие, – вздохнул белобрысый наемник Дарго, крутящийся поблизости с Траушем. – Топить неповинного ребенка!
– Не топить, а дарить жизнь водой, – скучающе поправил Трауш.
Ребенка погрузили в чашу с головой и долгих пять секунд не вынимали. Сольд напряглась всем телом, готовая выхватить сына из рук жреца. Но не двинулась с места. Лишь комкала одеяльце, в которое малыш был завернут.
– Одно и то же. – Наемник отвернулся, не в силах терпеть измывательства над ребенком. – Вы помирились?
Оглушительный крик разорвал звенящую тишину храма. Присутствующие одобрительно зашептались: будущий лорд будет могуч, раз уж орет в полные легкие.
– Мы и не ссорились.
– То есть вы просто так не разговариваете вторые сутки? – понимающе уточнил белобрысый, и на губах его заиграла довольная улыбка.
– Твое какое дело? – с ленцой поинтересовался Трауш, прекрасно зная ответ.
Наемник и не скрывал своих намерений:
– Сольд слишком хороша для тебя, и когда-нибудь она это поймет. В тот же день я увезу их с сыном подальше от вашего вонючего Пограничья.
Ребенок визжал, сучил ручками и ножками под причитания кормилицы и бормотание жреца. Когда ему на волосы капнули розовым соком, он вывернулся. Сольд вся побледнела. Пошатнулась. Трауш едва удержался, чтобы не броситься к ней. Этот обряд принадлежит лишь матери и ребенку, потому даже сам высокий лорд безвластен над его течением и может лишь созерцать издали.
– Ты вроде собирался уезжать к людям, – напомнил он.
– Но я вернусь, – пообещал Дарго.
Надменный щенок возомнил себя бойцовым псом. Трауш усмехнулся.
Красного от рыданий малыша вернули матери, и Сольд, укутав мокрое тельце в одеяльце, бережно прижала к груди. Трауш подошел к жене, обнял ее за плечи.
Вереница теней протянулась до самых врат храма – все жаждали поскорее поздравить лорда и леди с тем, что их сын принят богами. Осыпали комплиментами и пожеланиями, трясли ладони, предрекали ребенку жизнь, полную свершений. Сольд тихо благодарила, Трауш и вовсе молча кивал.
Последним подошел наемник, мазнул Сольд поцелуем в щеку.
– Здоровья тебе и Тео, – шепнул ласково. – Я скоро приеду.
– Спасибо, – прошелестела леди, баюкая хнычущего малыша.
Дарго растворился в толпе, спеша исполнить обещанное. Что ж, если у него получится – Трауш простит его самоуверенность.
– Как ты, родная? – Трауш коснулся губами впадинки за ухом Сольд.
– С Тео все будет хорошо? – спросила она, и в синих глазах застыли хрустальные слезинки.
– Будет. – Он перехватил измотанного криком сына. – Обещаю.
Сольд уткнулась ему в плечо – горячая, душистая, родная – и горько разрыдалась.
Глава 6
Тая
На уличном прилавке были выложены пирожки: с яблоками и бузиной, с потрохами, с капустой. Заветрившиеся за день, подгорелые с бока или недопеченные, выглядели они удручающе. Неудивительно, что эта лавка не пользовалась спросом. А вот завлекательная вывеска, разукрашенная углем и мелом, привлекла взгляд. И слов на ней было много – почти как в книге.
Я вперилась взглядом в текст. Лавочник, тучный и усатый старик, вылез наружу, пригрозил клюкой – именно ей он отгонял мелких воришек от ароматной – но чаще смердящей – выпечки.
– Пошла отсюда, попрошайка! – Потряс кулаком.
– Я просто смотрю, – огрызнулась, сбитая с мысли.
– А нечего смотреть. Иди-иди. Не отпугивай добрых людей своим видом.
Я молча выудила из кармана монету и бросила ее к ногам лавочника. Попробовав серебро на зуб, тот успокоился.
– Что вам упаковать? – елейным голосом спросил он.
– Я просто смотрю, – повторила, уставившись на буквы.
Он пожал плечами и скрылся в глубинах лавки. Я стояла. Читала одно и то же. Выпечка. Свежий хлеб.
Ну же!
Сладкие пироги.
Рулеты.
«Пожалуйста», – думала я, вглядываясь до черных пятен перед глазами.
Нет, вывеска не была книгой, а потому Слова из нее не рождались.
На душе поселилась глухая пустота. Впрочем, а была ли душа? Ту, израненную, истекающую гноем, давно вымыло слезами. И когда слезы кончились, не осталось ничего, за что стоило бы бороться.
Я жила по привычке.
В первые дни после возвращения еще не угасла. Кидалась на Кейбла, молотила по нему кулаками, выла раненым зверем, заклинала сказать, где Иттан.
– Твой дружок ушел, – просто отвечал Кейбл, а в глазах его горела усмешка. – Он на коленях умолял не убивать его, и я был так великодушен, что попросил ребят вывести его наружу. А теперь цыц! – отвешивал легкую оплеуху.
Он был ласков, даже слишком. Не обижал и почти не припоминал произошедшего, но мои чувства к нему окончательно угасли. Не осталось ничего, кроме всепоглощающей ненависти.
– Я тебе не верю, – твердила я, когда Кейбл покидал нору, оставляя меня наедине со своими кошмарами.
Затопленный город существовал как прежде, но я перестала быть его частью. Избегала общения, волком глядела на собратьев. Сбегала ночами, чтобы быть пойманной в очередном переплетении туннелей и приведенной к Кейблу.
– Перестань, – просил он и заискивающе глядел в глаза. – Тая, хватит уже.
