Кай неожиданно крепко схватил ее и, повалив на себя, принялся целовать.
– Ты не спишь? – возмутилась она. – Обманщик!
– Разве можно спать, когда рядом такая женщина? – ответно возмутился принц.
К шести утра оба, торопливо позавтракав, разошлись. Аркей отправился в кабинет просматривать бумаги, оставленные его величеством, а Матушку первая горничная почти насильно усадила перед зеркалом.
– Сегодня приемный день, моя госпожа, – пояснила она, – во дворец придут люди со своими прошениями, чаяниями, жалобами. Надобно выглядеть соответствующе!
– Соответствующе – это как? – жалобно переспросила Бруни.
– Это так, чтобы навсегда остаться в чьем-то сердце, – улыбнулась горничная, распуская обычную прическу пучком, которую делала принцессе утром. – Вот придет простой человек просить милости, вы ему улыбнетесь – и у него будет, что рассказать детям!
– А Каю… его высочеству Аркею будут делать прическу? – сердито уточнила Матушка.
Катарина прыснула в кулак.
– Ему не обязательно! – отсмеявшись, сказала она. – Коли мужчина облечен властью, ему все это без надобности!
– А мне зачем? – изумилась Бруни.
– А вы нынче – королева! – ответила Катарина. – Та, что делает своего мужчину истинным королем!
Ответить на это заявление Бруни было нечего, и она замолчала. Вчера, ожидая мужа, проглядывала отчеты, что принес ей Ян Грошек. Приютов в столице, городе, куда со всей Ласурии стекались люди, потерпевшие неудачу в жизни, недоставало. Финансирование существующих было достаточным для того, чтобы дети не голодали и не мерзли, но не покрывало расходы на обучение и препятствовало строительству новых приютов. Матушка понимала – сухих фактов и цифр недостаточно. Ей следовало лично посетить те места, о которых читала, поговорить с детьми и персоналом, попробовать приютскую еду, перетряхнуть матрасы!
Трактирщица Брунгильда Рафарин к делу подходила серьезно. Принцесса Бруни Ласуринг не собиралась уступать ей ни в чем!
* * *
Цеховой старшина Виньогрет покинул дворец на восходе солнца – едва получил известие о смерти Повелителя. Он знал Крамполтота Первого около ста пятидесяти лет – вместе постигали геологию недр, минералогию, вместе окучивали «кусты» газовых скважин, протягивали трубы, несущие Подгорному царству тепло и свет. Король, который тогда не был королем, а был сыном обычного уважающего себя мастера – коротконогий, немного неуклюжий, молчаливый и застенчивый, – оказался верным другом. Имелась у него черта, которая самому Виньогрету ужасно нравилась, – упорство. Тихий Крамполтот, если его захватывала какая-нибудь мысль, мог перевернуть мир, не имея ни рычага, ни заступа. И, самое интересное, вокруг него вспыхивали как пожар соратники, захваченные его идеями. Наверное, Крам был фанатиком, однако фанатизм этот в конце концов вылился в пламенный патриотизм. Король любил подгорный народ, как каждого из своих десяти детей, страстно и нежно. И за это Виньогрет безмерно уважал короля, беря с него пример забывать о себе ради величия Драгобужья. Теперь Крама не стало… Он держался до последнего – молчаливый, спокойный, принимал приближающуюся Вечность как данность. Виньогрет отказывался покидать друга, однако приказу короля противиться не мог и вынужден был отправиться в Вишенрог.
Он еще не сообщил своим спутникам печальное известие. Следовало крепко подумать, какие слова подобрать, чтобы скорбь по Повелителю не затмила их разум. Следовало подумать и том, что сейчас начнется на родине и чем это грозит спокойствию Драгобужья. Гномы – сторонники традиционализма в политической власти – впадали в панику в короткие периоды безвластия, совершая нелогичные поступки, которые имели далеко идущие последствия. «Народ – это зверь, – так говорил его величество Крам, – корми его, ласкай его, и он будет предан, но не забывай о зубах и когтях. И о страхе, который может сделать его бешеным!» Смерть короля рождала в душах страх перед неизвестностью…
Виньогрет медленно шел по какой-то улочке. Наслаждался бы тишиной рассветного города, мягким скрипом пушистого снега под подошвами ботинок, замирающим сиянием магических фонарей, если бы не горечь где-то в районе сердца. Смерть заставляет скорбеть не только об ушедших, но и о себе самих, день за днем готовящихся к далекому пути… Неожиданно Цеховой старшина услышал крики о помощи и, не задумываясь, придерживая обязательный для почтенного мастера геологический молоточек у пояса, побежал на звуки.
За первой линией зданий, рядом с замерзшим прудиком медленно оседал в тучах пыли маленький дом – на обвалившийся угол наползала крыша, крытая новой черепицей. Из развалин раздавались испуганные вопли и странный шипящий звук.
Заспанные соседи уже засуетились – накинув кое-какую одежонку и наспех обувшись, выскакивали из домов кто с лопатой, кто с ломиком.
Подбежавший одним из первых Виньогрет придержал мужика, собиравшегося ломом расширить трещину в куске стены.
– Подожди, уважаемый, – сказал он, отстегивая молоточек, – надобно понятие иметь, кто там и как развал разобрать, чтобы народ не побило! Кто там живет-то?
Он принялся простукивать стену. Толпа людей, собравшаяся за его спиной, терпеливо ждала – кому в таких вопросах верить, как не гномам?
– Да девчонка-целительница с супружником, – подал голос кто-то из толпы, – ваши соотечественники, уважаемый мастер!
Цеховой старшина, запоздало удивившись, подал знак тем, у кого были ломы. Собственноручно прихватил край кровли, приподнял. «Соотечественники» предпочитали селиться ближе к кварталам, в которых издревле работали – ювелиров, механиков. Строились кучно, сохраняя этническую близость, соблюдая традиции и ритуалы родины. Что за отступники поселились на отшибе?
В темноте загорелись два желтых пугающих огня. Виньогрет едва не выронил крышу. Однако дневной свет, скользнувший внутрь, осветил лобастую голову, длинное пятнистое тело. Бугрились мощные мышцы, удерживая вес камня. Тигрица шипела от боли, но не сдавалась. «Детей бережет, что ли?» – мелькнула у Цехового старшины мысль. И другая: «А эта вообще откуда, коли речь шла о гномах?»
К нему подоспели на помощь. Сообща приподняли крышу, растащили остаток стены. Из-под брюха тигрицы, мигая присыпанными пылью и оттого белыми ресницами, прямо в душу Виньогрету глянули… родные голубые глаза.
– Виньовинья? – растерянно прошептал он. – Доченька!
Страх во всегда кротком взгляде младшей дочери разбудил гнев в отцовской душе. Сбежала ведь, паршивка, не подумав о нем! Сбежала с простым мастером, много старше себя годами, навоображав себе неземных любовей!
Зарычав, Цеховой старшина отпустил крышу и выдернул гномеллу из обломков, как пробку. Прежде чем опустить тяжелую длань на непокорную задницу, обтянутую дурацкой серой мантией целительницы, спешно ощупал руки-ноги – нет ли переломов?
– Отец, – завопила Виньо, когда на нее градом посыпались болезненные шлепки, – прекрати сейчас же! Я – свободная женщина!
