Теперь, спустя столько лет, он ждёт суда, вспоминая давнюю царскую ласку, как сон, – было, не было? В тягостном ожидании решения есть время поразмыслить о былом, дать оценку содеянному. Вот и в остроге народ расположен к думам, коли не замучен пыткой.
Но в остроге Василий не был, пыток не перенёс, хотя давний недруг (и целая череда новых, плодившихся год от года) толкал его в застенок всеми недюжинными силами. Поделом тебе: учись с людьми по-людски жить, к каждому ищи дорожку, умей договариваться!
Он договариваться не умел. Так за всю свою жизнь и не научился.
2
– Не подскажете, как выйти на кривую дорожку?
– О, это очень просто: сначала катишься по наклонной плоскости, она и вынесет тебя на кривую дорожку, а потом прямиком в ад. По дороге в тюрьму не забудь про суму и никогда не говори «никогда», особенно если назвался груздём.
– Большое спасибо!
– Совершенно не за что…
Дочерей любить проще, нет нужды соперничать – зато подросшего щенка стареющий самец так и норовит вытолкнуть из тёплой конуры.
– У тебя никогда ничего не получите я, можешь даже не стараться. И не пробовать. И не начинать.
– Почему не получится?
– А потому что. Старшим виднее.
В четырнадцать лет он ростом выше отца, выглядит взрослым, и девки вокруг снуют, как акулы. Собой-то хорош, но с лица воду не пить, а учится еле как. И конечно, считает себя умнее всех. Обычный, в общем, случай, ничего особенного, если не касается вас лично.
Мать к нему излишне ласкова – то по голове погладит, то денег подбросит. Зачем, спрашивается? Его бы в ежовые голицы, коленями на горох, там прижать, здесь запретить, может, и удалось бы направить, а то растёт без руля, без ветрил, да ещё и без царя в голове.
В общем, и не растёт – вырос уже. Укатилось яблочко далеко от яблоньки, в траве затерялось. Сходство своё с сыном отец замечал редко, лицом к лицу, как говорил поэт… А были похожи, и даже сесть пытались на одно и то же место, куда бы ни пришли. В другой семье посмеялись бы, а в этой силы уходили в ругань, крики, привычное раздражение. Отец мог и подзатыльником угостить.
Сказать, что не любил сына, – нельзя. Любят, даже если ругают. Любят, не поверите, даже когда бьют. Пока был ребёнком, проводили вместе много часов, и часы эти были счастливые. Исследовательский интерес, любовь к истории, вовремя подсунутая книжка, всё от отца, и это уже не отменишь.
Отец учился в школе № 9, одной из самых старых в Екатеринбурге, их класс водил в походы сам Модест Онисимович Клер. Сейчас в «девятку» так просто не попасть, гимназия – в списке лучших российских школ. Но тогда, в конце 40-х, сюда принимали по месту жительства, а район был суровых нравов, не смотрите, что центр города. Бывшая Щипановка – Щипановский переулок, улица Боевых дружин, родовое гнездо семьи, тоже относилась к «наделу» девятой школы, и проживали там в те годы не столько интеллигентные мальчики, сколько самые обычные, а временами и неблагополучные.
Модест Клер, известный школьникам под именем дедушка Мо – о, это была легендарная личность! Сын знаменитого Онисима Клера, швейцарца из кантона Берн, основателя Уральского Общества любителей естествознания (УОЛЕ) и Краеведческого музея. Исследователь, преподаватель той самой «девятки», первой в городе мужской гимназии, в начале века окончил Невшательскую академию, защитил докторскую диссертацию по палеонтологии, учил студентов в Женеве и Киеве, а потом жизнь накрепко связала его с Уралом.
Жил дедушка Мо в Университетском переулке, в доме 9 – в его квартире с утра до вечера торчали юные любители геологии и палеонтологии. Квартира – ни дать ни взять музей: старинные книжки, бесчисленные минералы и, главная приманка, страшный жёлтый зуб доисторической акулы, какие водились в Зауралье двадцать миллионов лет тому назад. С точки зрения пионеров, дедушке Мо было немногим меньше, хотя в походах об этом забывалось на счёт «раз» – бодрый Клер мог дать фору любому юнцу.
Конечно же, юные естествоиспытатели и не подозревали о том, какие испытания естества довелось пережить самому Модесту Онисимовичу: судебный процесс по «делу Клера» в 1923 году сравнивали с «делом Дрейфуса» – разумеется, в уральском масштабе. Человек подозрительного – правда, не иудейского, а швейцарского – происхождения, мало того что сотрудничал в прошлом с колчаковцами, так ещё и критически отозвался об устройстве местных рудников на встрече с иностранными коллегами из «Эндю-стриель де платин». Шестнадцатого мая 1923 года
будущий дедушка Мо был арестован по обвинению в контрреволюционных высказываниях и шпионаже в пользу Швейцарии. Судебный процесс был открытым, интересующиеся приобретали билеты – или добывали приглашения. Спектакль! Защищали Клера адвокаты из Москвы, за него вступались учёные и даже сам академик Ферсман… Модест Онисимович вёл разработки месторождения уральской платины и был в своём деле лучший специалист – расстрелять такого человека, даже если и очень хотелось, было бы неразумно, вот смертный приговор и заменили пятью годами поражения в правах и двумя годами работы в школах ликвидации неграмотности при доме заключения. Суд да дело, дело да суд… Поднятый сто лет назад молоток ударит по столу в наши дни, имя не отмыть, репутацию не исправить, и вообще, люди не меняются, народ зря не скажет, а дым без огня бывает только в цирке.
В мутные воды судебных разбирательств дедушка Мо входил дважды – через пять лет его привлекли по «делу Промпартии», но и здесь обошлось малой кровью: теперь ему нельзя было покидать Свердловск, да он, впрочем, отсюда и не рвался. Странный это город – любить его вроде особо и не за что, а оставить – невозможно. Под бдительным присмотром властей дважды судимый гражданин Клер занимается подготовкой советской экспозиции для Международного геологического конгресса, ищет площадки для шахт и буровых вышек, работает над системой водоснабжения Свердловской области, курирует строительство железных дорог. А то, что вменено в наказание, – работа с пионерами в школах и детских кружках – становится его главным увлечением и радостью. Нет счастья большего, чем учить молодых тому, что любишь и умеешь делать сам.
Живое тепло увлечённости, опыт и метод сохраняются, даже когда уходит человек. Клер лежит в могиле на Широкореченском кладбище Екатеринбурга, на памятнике указано ласковое прозвище – дедушка Мо. Дети из девятой школы давнишнего поколения могли забыть правописание причастий и первый закон Ньютона, но исследовательский зуд, страсть к поискам и любовь к родной земле – в первом, главном смысле этого слова – останутся с ними на всю жизнь. Наука дедушки Мо перейдёт от отца к сыну, семена упадут в нужную почву, но прежде придётся пожать бурю, выпить до дна горькую чашу и распрощаться с надеждой (казалось, что навсегда).
Наш герой начинал, как сам будет впоследствии говорить, с отрицательной отметки. Неудачный старт, нулевая перспектива – таких не то что в космонавты не берут, такими пугают непослушных мальчиков: будешь плохо себя вести, закончишь, как этот самый! Жили на Уралмаше, где
