По радио передавали седьмую симфонию Бетховена, и Мстиславу Юрьевичу внезапно показалось, что он летит один в темноте и пустоте, где-то очень далеко от земли, оставив позади все переживания, страсти и хлопоты.
С неожиданной ясностью вспомнилось, как они с Леной впервые были вместе, и чувство восторженной всепоглощающей любви вдруг заполнило его сердце. Эта любовь была частью его самого, и, наверное, только благодаря ей он сейчас летел…
Все обиды и разочарования исчезли, как разметанные ветром сухие листья, а любовь осталась, потому что она и была этим ветром, и ветром был он сам.
Впервые он увидел Лену, когда перешел в четвертый класс. Он выиграл какую-то то ли олимпиаду, то ли конкурс и попал в класс с математическим уклоном, сформированный из таких же победителей, как он.
Посмотрев на Лену, он понял, что в ее лице скрывается какая-то очень важная для него тайна, и мучительно вглядывался ей в глаза, надеясь найти ответ, пока она не рассмеялась и не состроила ему рожицу.
Он долго не знал, что это и есть любовь, и не понимал, почему при виде одноклассницы у него внутри становится пусто и страшно, а ноги подгибаются. Он даже не замечал, что Лена – самая красивая девочка в школе, Митя ни с кем ее не сравнивал.
Только к седьмому классу признался себе, что влюблен.
Тщательно оберегаемые подростковые секреты редко остаются тайной для родителей. Мама быстро догадалась о его чувствах и сказала: «Митюша, ты очень крутой, раз выбрал такую королеву. Не теряйся, верь в себя, и все получится!»
Он верил в себя и становился все круче и круче, чтобы быть достойным Лены. Но главное, нужно было вырасти, превратиться из мальчика в мужчину.
А пока ему хватало того, что он видит свою возлюбленную каждый день, и иногда она бросает на него мимолетный взгляд.
Слава богу, половое созревание на заставило себя ждать, и к шестнадцати годам Митя приобрел вполне приличный вид, выгодно отличаясь от одноклассников, похожих на растрепанных детенышей динозавров, только что вылупившихся из яйца и немедленно подвергшихся эпидемии прыщей.
Внешне все казалось таким банальным: медляк на дискотеке, провожание домой, поцелуй под дверью, но Митя чувствовал себя словно в раю.
В десятом классе они стали любовниками, и он знал, что Лена – его женщина навсегда. Митя всерьез считал ее своей женой, и то, что они сейчас должны скрываться от родителей и жить отдельно, казалось ему какой-то глупостью. Он устроился на подработку грузчиком, чтобы чувствовать себя «добытчиком» и «главой семьи», и в результате провалил экзамены в университет. Увы, любовь не способствует четкой работе ума…
Но Зиганшин ни о чем не жалел. Сразу после выпускного он представил Лену родителям и будущность свою видел совершенно ясно. Жить ради жены и будущих детей, ради них делать карьеру, чтобы они ни в чем не нуждались и гордились им.
Поэтому, оказавшись в армии, он без колебаний отправился в зону боевых действий, чтобы Лена гордилась мужем-героем.
А вернувшись, узнал, что она вышла замуж за очень состоятельного человека, глубокого старца, как ему тогда казалось, Иваницкого.
Зиганшин не винил ее, понимая, что Лена слишком хороша для такого обычного парня, как он. Олигарх Владимир Иваницкий подходил ей гораздо больше, и, наверное, она была с ним счастлива. Они с мужем отдавали часть своего колоссального состояния на добрые дела, интернет пестрел статьями о благотворительности супругов, на которые Мстислав Юрьевич постоянно натыкался. Лена, чья красота с годами не увяла, а только стала более четкой, с удовольствием позировала фотографам то на фоне своего загородного дома в обнимку с тремя детьми, то в больнице, где ее радением появилось новое оборудование, то на конкурсе юных дарований.
И Мстислав Юрьевич почти ненавидел себя за то, что, когда он смотрит на фотографии бывшей возлюбленной, сердце его переворачивается почти так же, как в четвертом классе, когда он впервые увидел Лену.
После измены Лены он не превратился в женоненавистника, но остался однолюбом.
Ни к одной девушке его не влекло так мощно и неодолимо, и никогда он не чувствовал больше волшебного слияния душ и тел, как было у них с Леной, а без этого создавать семью казалось ему глупостью.
Он будто заново пережил восторг их первого поцелуя, странное и мучительное чувство нежности, которое испытал, прикоснувшись к ее телу. Тогда он на секунду понял все о смерти и бессмертии, и сейчас, кажется, смерть снова махнула над ним своим крылом.
– Вот он я, смотри, Господи, и ересь моя вся со мной, – услышал он по радио и счастливо улыбнулся.
«Больше я не буду тосковать о Лене, – понял он, – но теперь знаю, что станет моим воспоминанием в последнюю секунду жизни».
В небе неожиданно показалась большая и яркая луна, осветив Зиганшину путь. Он увидел серебристые поля вокруг, полосу леса вдалеке, и мысли его успокоились.
– С Богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу! Светел месяц, ночь ясна, чарка выпита до дна! – громко продекламировал он и засмеялся, услышав, как Найда, чуткая к настроению хозяина, завозилась на заднем сиденье.
Подъезжая к деревне, Мстислав Юрьевич так погрузился в размышления о деле Михайловского, что заметил мчащегося ему наперерез Льва Абрамовича в самую последнюю секунду.
Он резко затормозил, прошипев себе под нос нехорошее слово. Сосед бросился к водительской дверце и стал бестолково дергать за ручку, пришлось махнуть ему рукой, чтобы отошел.
– В чем дело? Фрида цела? – быстро спросил Зиганшин, выходя.
– Слава богу, слава богу!
Темная ночь не могла скрыть волнения Льва Абрамовича, и, глядя на него, Мстислав Юрьевич встревожился.
– Вы не знаете, как позвонить в полицию с мобильника? – сосед помахал перед ним зажатым в кулаке телефоном.
– Слушайте, не знаю… Сто двенадцать вроде бы, или как-то так. Я сам себе-то не звоню. А что случилось?
Вместо ответа Лев Абрамович повел его к себе.
– Вот, – сказал он, входя в комнату.
Зиганшин присвистнул. На полу возле печки лежал Реутов, на первый взгляд совершенно мертвый.
Присев на корточки, Мстислав Юрьевич потрогал пульс на сонной артерии, посмотрел зрачки…
– Не трудитесь проверять, – сказал Лев Абрамович раздраженно.
Зиганшин опустил покойнику веки и внимательно осмотрелся. Причина смерти была ясна. В левом подреберье торчала рукоятка кухонного ножа.
Он покачал головой и встал.
– Вы?
– А кто же еще?
Зиганшин только остро взглянул на соседа.
– Так а что вы хотите? – вспылил Лев Абрамович, – у меня не было бы второй попытки, в конце концов, я старый человек!
– Где Фрида?
