– Ну конечно нет! Не веришь мне, спроси у Колдунова. Мы с ним в день убийства Инги оперировали жуткий непроход, и как зашли в живот, так там и оставались почти до самого утра. Я, конечно, не ас дедукции, но мне всегда казалось, что в таких случаях сначала надо алиби проверять, а потом уж обвинениями бросаться. Кстати, кто тебе сказал, что Зырянов был моим любовником?
– Черных.
– Ты эту дуру слушай больше, она с детства врет, как Геббельс. Сама хотела его охомутать… Впрочем, я не имею привычки злословить, тем более перед людьми с таким богатым воображением, как у тебя. Не дай бог, спровоцирую новый взрыв дедукции. Нет, ну это надо было придумать! – рассмеялась Галина Ивановна. – Горизонт ровный? Ровный, я с земли не скатываюсь? Не скатываюсь! Ну вот и отлично, значит, она плоская. Вот твой уровень рассуждений. Ладно, пойдем на кухню, я тебя покормлю.
Зиганшин стал отнекиваться, но Галина Ивановна сказала, что это очень важно. Раз он пришел к ней в дом с нелепыми обвинениями, то теперь, когда все выяснилось, должен преломить хлеб, чтобы между ними не осталось недомолвок и обид. «Или ты все еще меня подозреваешь?» – спросила она строго, и Мстислав Юрьевич последовал за ней.
В просторной кухне царили уют и чистота, и Зиганшин, убедившись, что его подозрения оказались беспочвенными, стал с любопытством оглядываться по сторонам. Все было выдержано в гамме от кремового до цвета молочного шоколада, кухонные шкафчики радовали глаз затейливыми, очень женственными узорами, и повсюду виднелись всякие милые пустяки в виде салфеточек, вышитых прихваточек или плетеных сухарниц. Висящая над плитой посуда блестела, будто только из магазина, а на специальной полочке стоял в полной боевой готовности кухонный комбайн. Зиганшин купил себе точно такой же, когда приготовление еды для племянников стало неизбежностью.
Он почему-то представлял дом Галины Ивановны совсем иначе, колеблясь между ультрасовременным хай-теком с его минимализмом и острыми углами и романтическим беспорядком с туристским уклоном. А оно вон как…
Галина Ивановна предложила ему рулетики из баклажанов с орехами, тыквенный крем-суп и на второе треску в апельсиновом (!) соусе. «Если все съешь, на десерт получишь шоколадный торт», – улыбнулась она.
Мстислав Юрьевич вспомнил, что из-за переживаний ничего не ел со вчерашнего дня. Весь вечер метался, как дурак, и только поездка к Фриде на работу немного его успокоила, но все равно ночь прошла без сна. Он тысячу раз перебирал в уме аргументы и почему-то теория о виновности Галины Ивановны казалась ему чрезвычайно стройной и незыблемой. Было, правда, одно обстоятельство, мешавшее ему безоговорочно принять свою идею, но Зиганшин счел его несущественным, особенно после того, как утром, не позавтракав, отвез домочадцев в школу, а приехав в город, полдня лежал у матери на диване, ожидая назначенного для визита часа. А всего-то надо было заехать в клинику и посмотреть график дежурств Галины Ивановны! Не дай бог, если у него в подчинении когда-нибудь появится опер, такой же дебильный, как он сам!
Зиганшин был такой голодный, что съел штук пять рулетиков, прежде чем понял, насколько они вкусные.
– Боже, – только и смог сказать он, закатив глаза в неописуемом блаженстве.
– Ну а то, – фыркнула Галина Ивановна, – я настолько крутой повар, что у меня даже свой кулинарный блог есть, и довольно популярный. Хочешь, тоже подпишись.
– Обязательно, – кивнул Мстислав Юрьевич и подумал, что надо обязательно познакомить Фриду с мамой Галей. Они, обе страстные кулинарки, быстро найдут общий язык.
– Нет, ну не укладывается у меня в голове, – Галина Ивановна резко поднялась с табуретки, – конечно, все как бы одно к одному сходится, но, ей-богу, не понимаю, как ты, солдат, мог поверить, что я безумная маньячка?
– Простите…
– Ты ешь, ешь, не отвлекайся. Знаешь, такое чувство неприятное, вроде будто я в чем-то реально виновата, недостаточно хороша, что ли, что обо мне можно такое подумать…
Зиганшин сказал, что по-настоящему не верил в виновность Галины Ивановны, но решил, что правильнее будет с ней открыто объясниться, чем вынюхивать стороной.
– Ну так бы и спросил! А то с порога начал: пойму! не осуждаю!
Она налила ему супу такого приятного оранжевого цвета, что Зиганшин невольно улыбнулся.
– Знаете, что еще меня смущало? Вы не старались дружить со мной, чтобы следить за ходом расследования. Настоящий серийный убийца вряд ли пренебрег бы такой возможностью, эта публика любит держать руку на пульсе.
– Бывает, – вздохнула мама Галя, – иногда какая-нибудь мелочь ломает всю стройную концепцию. Другой раз смотришь больного, и по всему выходит, что у него аппендицит. И локализация болей, и Щеткин, и лейкоцитоз, и вся классика жанра. Но аппетит сохранен. Казалось бы, несущественный момент, куда ему конкурировать с симптомами раздражения брюшины, и ты, конечно, берешь пациента в операционную, потому что иначе тебя просто не поймут, но аппендицита там, как правило, не оказывается. Надо искать что-то другое.
– Да, надо искать, – сказал Зиганшин, увлеченно работая ложкой, – не просто же так вокруг вас все завернулось.
Мама Галя рассказала, что в школе у нее с первого класса была и до сих пор остается лучшая подруга, приревновавшая Галю, когда та хотела принять новенькую Аню Лисовец в их компанию. Тамара, так звали подружку, считала, что дружбы втроем не бывает, и Галя сблизится с Аней, а ее забросит.
– Так что хоть Аня мне нравилась, но я решила не предавать Томку, – вздохнула Галина Ивановна, – знать бы заранее, чем это потом обернется…
– Слушайте, вы такой верный человек, – не выдержал Зиганшин, – как же получилось, что вы остались одиноки?
Галина Ивановна улыбнулась:
– Верные и преданные чаще всего остаются одни, тебе ли не знать?
– Ну я вообще-то надеюсь, что сегодня вечером буду уже не один.
– Дай бог, желаю тебе счастья. Чувствую, солдатик, тебе если не сказать правды, ты нафантазируешь удивительных вещей, поэтому признаюсь: у меня был любимый человек.
Галина Ивановна вдруг совсем материнским жестом взъерошила ему волосы и продолжала:
– Говорят, что сестры любви – это вера и надежда. А я думаю не так. Смерть и свобода – вот настоящие сестры любви. Мы с моим возлюбленным вместе были в командировке, и он оттуда не вернулся, но того, что произошло между нами, мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Ты думал, наверное, вот женщина с неустроенной судьбой, куда как подходящая кандидатура на роль ужасной маньячки. Так ты меня извини, конечно, что не оправдала твоих надежд, но я ни одного дня в своей жизни не была несчастна. Да, горя было немало, но я справлялась с ним. Колдунов периодически сокрушается, как ужасно, что я не сделала карьеры и всего лишь рядовой врач, но я таки тебе скажу, что ответственный дежурный хирург – это не рядовой врач. Это самый главный начальник, потому что ночью все начальство, которое главнее, мирно спит. Я довольна своей работой и счастлива, что помогаю людям и приношу пользу своей стране. Родители меня учили спрашивать только с себя, поэтому что правительство не повышает медикам зарплату, или больные там скоты неблагодарные – это их личное дело, а я выполняю свой долг. И счастлива этим. Многие думают, что это ущербная логика, а на самом деле надо ныть и жаловаться и работать настолько плохо, насколько возможно, а самое лучшее без конца ругать и протестовать, а я считаю, делай что должен – и будь что будет. Зато я никогда не впадала в уныние и ощущаю себя свободным человеком, что еще нужно для счастья? Нет, конечно, если бы мне посчастливилось в любви, и родились бы дети, мои взгляды кардинально изменились бы. Или дети выросли глубоко несчастными людьми, потому что пафосные лозунги вряд ли скрасили бы им нищее детство.
