— И что ты решил? — спросил Сэм Кроткий.
— Мы закончим с Радченко, — ответил Тухлый. — Тогда я улечу. Но не раньше. Я дал боссу слово. И слово сдержу.
Время тянулось медленно, играло радио, косой дождик сек по крыше и лобовому стеклу. Уже под утро, когда начало светать и стала видна расплывчатая линия горизонта и тяжелые грозовые тучи, висевшие над ней, раздался звонок, которого ждал Тухлый. Тихий голос сообщил, что вся компания находится примерно в двадцати милях восточнее хайвея, на частной ферме.
Машина, взятая в прокат, стоит за сенным сараем, Радченко и девчонка в доме. На дорожной развилке перед въездом на ферму большой рекламный щит риэлторской фирмы «Ремикс». На щите большими синими буквами написано, что здесь продается шестьдесят акров земли. Именно эта ферма и выставлена на продажу.
Закончив телефонный разговор, Тухлый, пребывавший в самом гнусном подавленном настроении, немного оживился. Он сказал, что информация к нему стекается только первосортная, потому что он платит осведомителям, сколько те спросят, без торга. И даже больше. Он приказал Сэму Кроткому развернуть машину и возвращаться на ту дорожную развилку, которую они недавно проехали.
* * *
Радченко остановил машину возле большого светлого дома, стоявшего на холме. Он вылез из салона и огляделся. Дождик едва накрапывал, ветер стих, потеплело. Внизу расстелилась бесконечная равнина, занавешенная туманом. Ночная мгла расступилась, небо сделалось пепельно-серым.
На высокое крыльцо с покосившимися перилами вышел человек в кепке и черном дождевике. Это был мужчина лет пятидесяти пяти, худой, с вытянутым лицом, серыми водянистыми глазами. Он представился Алексом, сказал, что кровати застелены, гости могут заходить в дом и отдыхать. Радченко объяснил, что двое друзей уже спят в машине, сейчас не хотелось бы их будить.
Алекс ответил, что машину можно поставить под навес сенного сарая. И раскрыть дверцы, друзья смогут спать дальше. Если же они проснуться, в сарае есть большая комната, там двухярусные кровати, свежее белье и вода подведена. Радченко поблагодарил за хлопоты, сунул Алексу деньги. Вернулся к машине, отогнал ее под навес.
Последним выбрался Боб, пошатываясь, он вошел в сенной сарай, разделенный надвое дощатой перегородкой, хотел пойти в комнату следом за братом, но передумал, опустился на пол из неструганных досок. Прислонился спиной к стене и закрыл глаза.
Он кутался в сырую куртку с разорванным рукавом, на голове козырьком на сторону сидела бейсболка. Грязь, облепившая лицо и шею, стала подсыхать, превращаясь в тонкую коросту, которая трескалась и шелушилась. Запекшаяся кровь оставила следы на подбородке. Разбитый нос распух в основании, из него еще сочилась сукровица.
На этом мертвом нечеловеческом лице жили только глаза. Боб поглядывал на Радченко, стоявшего у входной двери. В этом взгляде жила мольба и тревога. Ему казалось, что прямо сейчас этот русский распечатает второй пакетик с порошком, вывалит его в лужу. В таком случае через два-три часа, когда состояние ухудшится, появится ломота в суставах, дозы не окажется под рукой. Это хуже боли, хуже побоев.
Из-за перегородки вышел Дик, он вытащил сигареты и закурил. Радченко достал телефонную трубку, протянул ее Бобу:
— Звони. Скажешь, где мы. Ферма примерно в пятнадцати милях от поселка. Дом на холме. Они не ошибутся.
Боб плюнул на пол, слюна была густой, вперемешку с кровью.
— Но я не могу. Язык не шевелится.
— Зашевелится, — ответил Радченко. — Сколько их?
— Двое. Когда они первый раз пришли ко мне в Нью-Йорке, их было двое.
— Звони, — Радченко полез в карман. — Иначе…
— Я позвоню, — Боб испугался до обморока. — Только мне нюхнуть надо. Хоть немного. Меня уже ломает.
Радченко не ответил. Боб нажал кнопку, когда трубку взяли, придушенным шепотом коротко объяснил, как добраться до места и дал отбой. Радченко бросил пакет с порошком на пол.
— На, нюхай.
Дик молча стоял в дверном проеме. Он видел сырые поля в белой пелене тумана. В низинах туман был гуще, он поднимался вверх, обволакивая весь мир. Линия горизонта, заметная еще несколько минут назад, теперь стала неразличима. У подножья холма темнела пустая дорога, узкая асфальтовая полоса, уходившая в неизвестность.
Слева двухэтажный фермерский дом, обшитый доской и покрашенный белой краской, поблекшей, местами облупившейся. По периметру разрослись кусты роз и форзиции. Слева под навесом стоит трактор, рядом какой-то прицепной механизм, сеялка что ли. За домом изгородь, столбики с длинными продольными перекладинами, за ними начинается луг. В тумане угадываются потемневшие от дождей высокие круглые кипы сена. Они напоминали бумажные полотенца, только огромные, в полтора человеческих роста, вестом в тысячу четыреста фунтов.
Дик сказал:
— Эх, остался бы тут навсегда и прожил остаток жизни. Слышь, Дима… Еще не поздно передумать.
— Какого черта, это рано или поздно случится, — Радченко покачал головой. — Они все равно не отстанут. Садись в машину и увози их куда-нибудь.
— Все по-дурацки получилось, — сказал Дик. — Я хотел помочь, а вышло наоборот…
— Давай сюда, — Радченко протянул руку.
Дик вытащил шестизарядный револьвер «Смит и Вессон» с трехдюймовым стволом и вложил рукоятку в открытую ладонь. Радченко осмотрел револьвер. Короткий ствол, оружие для ближнего боя. Он откинул барабан: из шести гнезд для патронов два пустых. Всего четыре патрона. Это нормально: если гостей двое, то хватит и четырех патронов. Может быть, хватит.
— Забыл зарядить, — Дик пожал плечами.
Сначала он отвел в машину брата, вернулся за Инной. Она слышала разговор и не хотела уходить. Девчонка смотрела на Радченко заплаканными глазами, хотела что-то сказать, но только всхлипывала. Дик посадил ее впереди, сам сел за руль.
Машина тронулась, развернулась на асфальтовой площадке возле дома, сползла с холма к дороге. И вскоре пропала в тумане.
Глава двадцать седьмая
Белый фермерский дом появился из тумана. Сэм кроткий остановил машину на асфальтовой площадке перед крыльцом. Он вылез, настороженно огляделся по сторонам, открыл багажник. Вытащил помповое ружье, что было спрятано в картонной коробке, и сунул в карман горсть патронов. Он видел, как подъехала вторая машина и остановилась сзади. Вышли парни, лица после бессонной ночи бледные, смурные.
Тухлый стоял рядом. Он вытащил из-за пояса пистолет, подошел к дому, встал на нижней ступеньке крыльца. Он прижал палец к губам, дав сигнал не шуметь. Показал два пальца и махнул рукой парням, чтобы обошли дом сзади, встали под окнами. Тухлый уже хотел подняться по ступенькам, но в последний момент, бросив взгляд на открытые ворота сенного сарая, передумал.
Эти распахнутые настежь ворота, огромный, высотой с трехэтажный дом, сеновал не понравились Тухлому. На мгновение показалось, что в темном пространстве сарая что-то мелькнуло и пропало. Сначала надо проверить, что там. Он показал пальцем на Пугачева, парня с открытым лицом идейного коммуниста. И кивнул в сторону сарая. Пугачев поманил за собой другого бойца Леню Пришвина по прозвищу Рыба. У Пришвина нижняя губа, рассеченная глубоким шрамом, отвисла, поэтому он был похож на печальную рыбу, одинокую странницу океанских глубин.
