Замечание Леплевского о том, что вечером 5 декабря Ленин выглядел плохо, свидетельствует о том, что болезнь прогрессировала. И в четверг 7 декабря с заседания Политбюро ему все-таки пришлось уйти до его окончания. Забрав с собой текущие материалы, он в 18 часов 15 минут уезжает в Горки.
Но и переезд в деревню самочувствия не улучшил. Кратковременные приступы паралича правой ноги повторялись фактически ежедневно. И, вернувшись утром 12-го в Москву, он сразу собрал своих заместителей — Рыкова, Каменева и Цюрупу, чтобы еще раз обсудить с ними как свой режим дальнейшей работы, так и распределение обязанностей. Выше уже отмечалось, что сам Владимир Ильич был глубоко убежден, что между работой и его состоянием здоровья прямой связи нет, ибо болезнь развивается по каким-то своим законам. А коротенькие, как он сам выражался, «кондрашки» Ленин считал не столь уж обременительными, тем более что нередко ему удавалось скрыть их от стороннего глаза — «отсидел», мол, ногу.
Поэтому за собой Владимир Ильич по-прежнему оставлял четыре рабочих дня: понедельник, вторник, четверг и пятницу с 11 до 14ис 18 до 21 часа. Речь шла о заседаниях Политбюро, СНК и СТО, причем особо оговаривалось председательствование замов в СНК и СТО на тех частях заседаний, где не председательствовал он сам. Плюс к этому, не менее двух раз в неделю, Ленин должен был проводить часовые совещания с замами
975
976.
Дабы обеспечить действительно политическое руководство, всю «вермишель» текущих рутинных дел, по мнению Владимира Ильича, надо было переложить на Малый СНК и распорядительные заседания СТО. Причем на этих заседаниях «председательствуют не замы, но только их подпись делает решения этих заседаний окончательными».
Далее, для того, чтобы избежать сугубо ведомственного подхода и для наблюдения за работой наркоматов, Ленин считал необходимым распределение их «между замами так, чтобы все трое (а в случае надобности и их помощники из числа управделов) “сидели” на определенной работе по два месяца, а потом ее меняли. (Это необходимо в интересах ознакомления всех замов со всей аппаратом в целом и в интересах достижения настоящего единства управления.)
…Так как работа улучшения и исправления всего аппарата гораздо важнее той работы председательствования и ка-лякания с замнаркомами и наркоматами, коя до сих пор занимала замов целиком, то необходимо установить и строго проводить, чтобы не менее двух часов в неделю каждый зам “опускался на дно”, посвящая личному изучению самые разнообразные, и верхние и нижние, части аппарата, самые неожиданные при том»1.
Эти предложения были посланы замам и Сталину еще 9 декабря. Так что к утреннему совещанию 12-го они успели заранее обсудить свои возражения, которые касались не только распределения наркоматов, но и режима Ленина. Рыков, в частности, озвучил предложение о предварительной фильтровке через замов посетителей Владимира Ильича. Однако он решительно отверг подобного рода заботу.
В этот день, 12-го, Ленин успел сделать еще целый ряд дел — с 18 часов переговорить с Дзержинским о работе комиссии по «грузинскому вопросу» (речь об этом будет идти ниже — ДЛ.), с 19–45 со Стомоняковым о монополии внешней торговли. И только спустя полтора месяца (24 января 1923 года) Владимир Ильич признался Фотиевой, что именно вечером 12 декабря, «накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об “инциденте”, и это на меня очень тяжело подействовало»
977
978.
Утром 13-го приступы повторились дважды, причем второй приступ продолжался более обычного — несколько минут и захватил не только ногу, но и правую руку. В 11 часов приехали Крамер и Кожевников. Предписание было совершенно категорическим: немедленный отъезд в Горки и полный отдых. Спорить с ними было бесполезно. От немедленного отъезда Владимир Ильич отказался, но заявил, что «сегодня же начнет ликвидировать свои дела». И действительно, в
12 часов, после ухода врачей, он вызвал на квартиру Фотиеву, которой так и сказал — «для ликвидации дел»1.
Своим заместителям Ленин продиктовал письмо: «Ввиду повторения болезни я должен ликвидировать сейчас всякую политическую работу и возобновить свой отпуск. Поэтому наши разногласия с вами теряют практическое значение».
С предложенным им накануне распределением наркоматов он по-прежнему не соглашался: «Думаю, что надо теснее согласовывать это распределение со способностью отдельных замов к чисто административной работе; по-моему, главный недостаток данного вами вчера распределения состоит в отсутствии такого приспособления. Функции председательствования… должны быть гораздо строже отделены от функций проверки и улучшения административного аппарата. К первым функциям (т. е. председательствование, контроль за правильностью формулировок и т. д.) больше подходит т. Каменев, тогда как функции чисто административные свойственны Цюрупе и Рыкову».
Впрочем, и этот вопрос, замечает Ленин, придется отложить «до моего возвращения из отпуска». Единственное, что необходимо зафиксировать уже сейчас — категорическое несогласие с предложением Рыкова о предварительной фильтрации замами личного приема Владимира Ильича: «Я не согласен в корне, — настаивает он, — выдвигаю против него прямо обратное — о полной свободе, неограниченности и даже расширении приемов»
979
980.
И, наконец, главное: поскольку его присутствие на Пленуме ЦК фактически становится нереальным, Ленин диктует письмо Троцкому (копии Фрумкину и Стомонякову): «Мне думается, что у нас с Вами получается максимальное согласие… Во всяком случае, я бы очень просил Вас взять на себя защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли.
…В случае нашего поражения по этому вопросу мы должны будем перенести вопрос на партийный съезд. Для этого понадобится краткое изложение наших разногласий перед партийной фракцией предстоящего съезда Советов. Если я успею, я напишу таковое и был бы очень рад, если бы Вы поступили таким же образом. Колебание по данному вопросу причиняет нам неслыханный вред…»
981
