Увы, эту диктовку — «К вопросу о национальностях или об “автономизации”» постигла та же участь, что и предыдущие. Расшифровывая эту запись, резко критиковавшую позицию Сталина, Володичева наткнулась на слово «держиморда» и когда «разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать».
Она сообщила об этом Фотиевой. Та сразу же позвонила Сталину: «‘Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК”. Сталин ответил: “Ну, передайте Каменеву”. (Они тогда были вместе). Я так и сделала»
1052.
Кожевников считал, что в перепадах настроения Владимира Ильича существенную роль играет прежде всего «сознание, что болезнь наступила в высшей степени в неблагоприятный момент (съезд Советов и съезд союзных республик)». Но еще больше его беспокоил вопрос о том, сможет ли он принять участие в предстоящем партийном съезде. Именно эти проблемы, видимо, и являлись для него главными
1053.
Но были, впрочем, и другие причины — более «частного», более личностного характера. 11 февраля Ленина, как обычно, посетили Фёрстер, Крамер и Кожевников. По ходу разговора Кожевников заметил, что Владимир Ильич стал менее разговорчив «и, по-видимому, был доволен, что мы скоро ушли, хотя благодаря своей всегдашней деликатности, он старался поддерживать разговор и подробно расспрашивал профессора Фёрстера о его пребывании в Москве».
При долгой болезни между врачами и больным очень часто устанавливаются особые, доверительные отношения. Ленин, видимо, в какой-то мере полагался на это. Но в ходе беседы с Фёрстером, вновь прибывшим из Германии 3 февраля, он убедился в том, о чем прежде мог только догадываться: врачи докладывают Политбюро не только о ходе болезни, ее лечении, но и подробно обсуждают его занятия и разговоры.
Об этом на следующий день, 12 февраля, Мария Ильинична говорила с Кожевниковым: «После нашего посещения был очень расстроен. Он был бледен, а когда говорил, у него дрожали губы. М.И. предполагает, что расстроился В.И. тем, что из одной фразы Фёрстера он узнал, что мы имели собеседование с ЦК и таким образом узнали о чем и чем интересуется В.И. и что его озабочивает. М.И. сообщила, что в 7 часов [11 февраля] у В.И. было в течение 5 минут затруднение речи. Он не мог сказать то, что хотел и сам заявил: “Я не могу сказать то, что хочу, не нахожу слов”… В 11 часов у В.И. разболелась голова»1.
Запись 12-го: «Лицо у В.И. бледное, выражение лица грустное, нет в нем обычной приветливости, по-видимому В.И. чем-то расстроен. Во время разговора В.И. не сразу мог находить слова… Вообще память у В.И. стала по-видимому несколько хуже». При прощании с Фёрстером, уезжавшим на следующий день в Германию, «В.И. был менее любезен, чем обыкновенно. Чувство обиды по-видимому продолжается»
1054
1055.
Этот же эпизод подробно записывает 12 февраля в «Дневнике дежурных секретарей» Лидия Александровна Фотиева: «Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль… По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Фёрстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация.
На вопрос, что он понимает под последним, Фёрстер ответил: “Ну, вот, например, Вас интересует вопрос о переписи советских служащих”. По-видимому, эта осведомленность врачей расстроила Владимира Ильича. По-видимому, кроме того, у Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному Комитету, а Центральный Комитет дал инструкции врачам»
1056.
И основания для этого были. Ведь еще 3 февраля, в день своего приезда, Фёрстер наговорил Ленину «много приятных вещей, разрешил гимнастику, прибавил часы для диктовки статей…». 9-го Фёрстер заявил, что «склоняется к тому, чтобы разрешить ему свидания раньше газет». И вдруг, буквально через день, опять — ни свиданий, ни газет.
Впрочем, периодичность перепадов в состоянии Владимира Ильича учащается. Еще 7 февраля Кожевников говорил Фотиевой, что в здоровье Ленина отмечено «громадное улучшение», а уже 10-го она записывает: «Вид усталый, говорит с большим затруднением, забывая мысль и путая слова»1.
«Эпизод» с Фёрстером 11-го еще более усугубляет положение. Расстройство речи усиливается. Именно в эти дни у Владимира Ильича наблюдается тремор правых конечностей и сильнейший озноб, от которого не спасают два одеяла
1057
1058. Но уже на следующий день после отъезда Фёрстера, 14 февраля, Ленин заявил врачам, что «сегодня он чувствует себя совершенно здоровым. Голова легкая, совершенно свежая… Настроение хорошее. В.И. сказал, что он не ожидал такой перемены и уже готов был впасть в пессимизм, сегодня же верит, что может поправиться»
1059.
В разговоре с Фотиевой, состоявшемся в тот же день, Владимир Ильич был более сдержан: «Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться… Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен». Ибо он намерен «непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет»
1060.
«В те дни, — вспоминала Мария Ильинична, — когда работа клеилась лучше и Владимир Ильич видел результаты ее, он бывал в лучшем настроении, шутил и смеялся. Но и в это время Владимир Ильич был занят не только записями… Он был занят и текущими делами, старался влиять и на них»
1061. Он концентрирует внимание на нескольких вопросах. Фотиева записывает их как раз накануне нового 1923 года.
«1.0 Центросоюзе и его значении с точки зрения НЭПа.
2.0 соотношении Главпрофорба с общепросветительской работой в народе.
3. О национальном вопросе и об интернационализме (в связи с последним конфликтом в грузинской партии).
