…Тут нужно коренное изменение “оргметодов". Очень просим писать нам о состоянии организации: намечаются ли некоторые неважные симптомы. Наш же секретариат будет заниматься всяческими перемещениями, а о главном пусть
Пушкин думает. Это прямо политика “рыцаря на час”, мягко выражаясь»1.
В отличие от Бухарина, Зиновьев мягко выражаться не стал. В том же письме Каменеву он написал: «Мы этого терпеть больше не будем. / Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен»
1184
1185.
В качестве примера Зиновьев указывает на ту линию, которую Сталин проводит в национальном вопросе: «Сколько мы бились, чтобы достигнуть политического соглашения по этому вопросу! Серго и тот на днях признал, что мы были правы. В “Новом времени” (София) один умный реакционер пишет: “большевики вновь попали в точку, их разрешение национального вопроса имеет булыпее значение, чем НЭП”.
Что же делает Сталин? Уполномоченными ЦК (инструкторами) по национальным делам он назначает… людей противоположной линии… Все скажут: зря хорошие резолюции принимать, коли исполнение их противникам оных поручать.
Спросил кого-нибудь Сталин при этих назначениях? Нас, конечно, нет… Что же получается? Своя рука владыка. А Владимир Ильич еще во время 10 съезда говорил: политическая линия ничего не стоит, если организационное ее проведение искажается».
Или вопрос о тактике ЦК Компартии Германии по отношению к фашистам. «Владимир Ильич, — пишет Зиновьев, — уделял добрую десятую часть времени Коминтерну, каждую неделю беседовал с нами об этом часами, знал международное движение, как свои пять пальцев и то никогда не отрезывал, не опросив 20 раз всех. А Сталин пришел, увидел и разрешил! А мы с Бухариным — вроде “мертвых трупов” — нас и спрашивать нечего. Да и тебя, верно, не спросил…»
1186
Другой пример: решение, принятое Политбюро 19 июля о подписании Конвенции о режиме черноморских проливов, обсуждавшейся на Лозаннской конференции. Это международное соглашение, хотя и давало возможность участия в контроле над проливами, не учитывало полностью интересов СССР и Турции, ибо допускало свободный проход в Черное море военных судов любой страны мира.
Поэтому Политбюро санкционировало условное соглашение СССР — с правом выхода из данной Конвенции. И Сталин полагал, что это — «единственно возможное решение». В общем, вопрос был сложный и, забегая вперед, заметим, что ЦИК не ратифицировал этот документ1.
«Почему не спросили нас и Троцкого по этому важному вопросу, — пишет Зиновьев Каменеву. — Времени было достаточно… По совести: Ильич когда-нибудь сделал бы такой шаг, не опросив по телеграфу членов П.Бюро? Никогда! Мы здесь видели 8 членов ЦК — все считают подписание ошибкой»
1187
1188.
Особую решимость Зиновьеву, вероятно, придало письмо от Фёрстера о состоянии здоровья Ленина, письмо, как написал Зиновьев, «очень радостное и оптимистическое. Происходит рассасывание процесса в мозгу, много-много лучше. Дай-то бог». Фёрстер, якобы, «гарантирует дальнейшее улучшение»
1189.
И, заключая свое послание Каменеву, Зиновьев написал: «Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же. Но что меня удивило — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же. Напиши, пожалуйста, что ты об этом думаешь… Твое хладнокровие — прекрасная вещь. Но не до бесчувствия. Право»
1190.
Из приводимой переписки видно, что варианты «серьезного выхода» обсуждались в Кисловодске до конфликта с «Правдой». А поскольку обязательным элементом тамошнего отдыха являлись экскурсии в окрестные пещеры, то одна из таких встреч и бесед, проходившая 28 июля с участием Зиновьева, Бухарина, Ворошилова, Лашевича, Евдокимова, и получила позднее название «пещерного совещания».
В 1925 году, на XIV съезде партии Зиновьев рассказывал: «Дело шло о том, как нам наладить работу впредь до восстановления здоровья Владимира Ильича. Все тогда еще, как я помню, уехали в отпуск с надеждой, что Владимир Ильич вернется к работе. Вот и думали: как же нам все-таки продержаться, если болезнь затянется (опасения тоже были), как нам поддержать равновесие.
…Все участники совещания понимали, и всем им одинаково было ясно, что Секретариат при Владимире Ильиче это одно, а Секретариат без Владимира Ильича — это совершенно другое. При Владимире Ильиче, кто бы ни был секретарем, кто бы ни был в Секретариате, все равно и тот и другой играли бы ограниченную служебную роль…
В это время назревали уже кое-какие личные столкновения — и довольно острые столкновения — с тов. Сталиным. Вот тут и возник план, принадлежавший Бухарину… политизировать Секретариат таким образом, чтобы в него ввести трех членов Политбюро, чтобы это было нечто вроде малого Политбюро…
В числе этих трех назвали: Сталина, Троцкого, меня или Каменева или Бухарина. Вот этот план обсуждался в “пещере”… Было решено, что Серго Орджоникидзе должен поехать в Москву, и ему, как другу Сталина, поручили сказать последнему, что вот были такие-то разговоры… Многие рассчитывали (в том числе и я), что тов. Троцкий будет работать с нами, и нам совместно удастся создать устойчивое равновесие»1.
Орджоникидзе уехал из Кисловодска с письмом Зиновьева и Бухарина 29 июля. В Москве он рассказал Сталину о всех «беседах на отдыхе». «Коба, — пишет Серго, — предложение их сделал достоянием Рудзутака и Куйбышева. Они решительно отвергают и хохочут». А 3 августа Сталин написал Бухарину и Зиновьеву ответ: «Письмо ваше получил. Беседовал с Серго. Не пойму, что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались и в чем, собственно, тут дело?
…Счастливые вы, однако, люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, причем я же оказываюсь “виноватым”. Эдак можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои».
Но были в этом письме и другие нотки, свидетельствовавшие о том, что Сталин не испугался вызова. Он готов обсуждать любые проекты, но «все это, конечно, в том случае, если вы считаете возможной в дальнейшем дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной, — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных»
1191
1192.
