«Надежда Константиновна, — рассказывал В.П. Осипов, — опытный педагог, но для этих занятий нужно иметь специальные знания. Поэтому мы каждый вечер собирались и давали ей определенную инструкцию, и таким образом под нашим руководством она проводила эти занятия, протекавшие весьма успешно»
1210
1211.
Врачи объяснили Крупской, что «та форма болезни, которая была у Владимира Ильича, допускала восстановление речи. Быстрота и полнота этого восстановления зависят в очень большой степени от того, насколько человек способен к упорному труду над собой, насколько систематически, неустанно может она работать».
Объясняя это Ленину, Надежда Константиновна сказала, что «надо запастись терпением, что надо смотреть на эту болезнь все равно, как на тюремное заключение. Помню, Екатерина Ивановна [Фомина — ВЛ.], сестра милосердия, возмущалась этим моим сравнением: “Ну, что пустяки говорите, какая это тюрьма?”
Я говорила о тюрьме вот почему. Помнила я, как сидел Владимир Ильич в 1895 году в тюрьме. Он развил там колоссальную энергию. Кроме того, что он в тюрьме работал… руководил из тюрьмы работой организации… он связался и с товарищами по тюрьме… бодростью и заботой о товарищах дышало каждое его письмо…
В 1914 году Владимира Ильича арестовали в Галиции… и посадили в местную тюрьму… Очутился он вместе с сидевшими там раньше “преступниками”. Большинство было темных забитых крестьян… И в их среду внес Владимир Ильич бодрость… Он писал им заявления, растолковывал, что надо делать. “Бычий хлоп” — прозвали его сидевшие в тюрьме крестьяне, т. е. крепкий, сильный»1.
С невероятным упорством Ленин продолжал свои занятия с Крупской. Видя его успехи, она была просто счастлива, а он, заметив это, всячески демонстрировал ей свое рвение в «учебе» даже тогда, когда уставал от напряжения и однообразия упражнений. Это подметил Рукавишников.
Наблюдая как-то за занятиями, Владимир Александрович видел, с каким вниманием слушает Владимир Ильич тексты, которые читает ему Надежда Константиновна. «Иногда требует перечитать то или другое место. Настроение, кажется, у обоих прекрасное.
Но вот она вышла. Ильич уселся, закрыв несколько лицо рукой, облокотившись на стол в задумчивой позе… И вдруг из-под руки катятся слезы… Чу, шорох. Шаги. Кто-то идет. Ильич выпрямился. Смахнул слезы… Как будто ничего не было…»
То же происходило и с грибами. С началом занятий его интерес к поиску грибов сразу упал. Но заметив, какую радость доставляют Надежде Константиновне их совместные прогулки, продолжал вместе с ней регулярно выезжать в парк — «по грибы».
И тот же Рукавишников заметил, что пока они были вместе, Ленин был весел, азартен и добродушно посмеивался над тем, что не видит она грибов у себя под ногами. Но если ее вызывали к телефону, он тут же «переставал искать грибы и становился равнодушным к этому занятию. Возвращалась Надежда Константиновна — и снова смех и активные поиски»
1212
1213.
В ходе занятий по восстановлению речи появился еще один мощный стимулятор — газета. Впервые какая-то старая газета попалась Ленину на глаза еще 10 августа. Около часа он внимательно всматривался в нее, попросил другую. На следующий день это повторилось. А когда ему попытались подсунуть ту же самую — обиделся. Хоть и не мог он тогда читать, но отличить — даже по внешнему виду — один номер от другого был вполне способен.
С тех пор, как отмечали дежурные врачи, почти ежедневно, он брал газету, смотрел дату выпуска, затем 15–20 минут просматривал ее. Однако с самостоятельным чтением пока не получалось: по-видимому, буквы все еще никак не складывались в слова. Впрочем, что-то — как старый газетчик — он все-таки улавливал. 23 августа дежурный врач записал: «Перед обедом Н.К. по его желанию читала ему газету. Он потребовал прочтения телеграмм, указав на них пальцем. Но она не прочла, сказав, что ему политика запрещена…» Выборочное чтение или пересказ содержания каких-то статей продолжались, и уже 31 августа врачи пришли к убеждению, что Ленин не только привычно произносит — «газета», но и «начинает постепенно прочитывать некоторые слова»1.
Успешно шли и физические упражнения. Причем главным спортивным снарядом стала лестница — 2,5 пролета, соединявшие первый и второй этажи «большого дома». Терпение и выдержку он проявлял огромную. Когда от многократного повторения уставал, садился на ступеньку, отдыхал, а потом вновь, опираясь одной рукой о перила, другой на санитара, карабкался вверх с таким упорством, будто это была горная вершина.
Как отмечали медики, с каждым днем и подъемы и спуски давались ему «заметно легче». А когда 31 августа Владимир Ильич довольно легко и свободно сошел с лестницы, он и сам «был от этого в восторге. В конце концов, 6 сентября врачи решили, что пора начинать тренировки в «ходьбе с палкой»
1214
1215.
А вот рассказ о его встрече на пашне с трактористом Пап-ковым(?), зафиксированный в 12 томе «Биографической хроники» — это уже чистейшая легенда. Подлинная же история такова.
Однажды, когда в совхоз «Горки» доставили два трактора, и они вышли на пахоту в поле, заведующий хозяйством А.Г. Панков устроил так, чтобы их «Владимиру Ильичу с балкона было видно. Он увидел тракторы, — вспоминал Панков, — а я говорю: “Советская лошадь хорошо пашет…” Он был доволен, что я назвал их советской лошадью»1. И может быть вспомнил тогда Ильич мужичка, который в конце 1921 года с нескрываемой иронией сказанул: «Мост-то, извините, — советский…»
Еще с 16 августа возобновились и прогулки на автомобиле. Обычно ехали медленно — или вокруг имения, или к реке, а чаще всего в лес. Он с удовольствием узнавал знакомые места — постройки, дорогу, мостики, оживленно раскланивался с встречавшимися на пути крестьянами. От обилия впечатлений от нередко уставал. Да и погода выдалась не из лучших. В самом конце августа вдруг ударила жара. В лесу парило и было душно. А потом опять похолодало и пошли дожди
1216
1217.
