Уже в августе физическое состояние Ленина настолько улучшилось, что еще 13-го на состоявшемся консилиуме (Ге-тье, Фёрстер, Осипов, Обух) врачи стали обсуждать вопрос о возможности поездки Владимира Ильича в Крым. И вряд ли эту инициативу предварительно не одобрило Политбюро.
Фёрстер заявил, что «несомненное улучшение в состоянии здоровья В.И. наступило в Горках, несмотря на исключительно дождливое и холодное лето. Надо думать, что пребывание в течение 1,5–2 месяцев в благоприятных климатических условиях южного берега Крыма еще улучшит и закрепит общее физическое состояние и вместе в тем будет способствовать дальнейшему благоприятному течению нервного процесса».
Однако все четверо медиков согласились с тем, что эта «поездка не должна идти в разрез с желанием самого В.И., иначе она вызовет отрицательную реакцию и возбуждение»
1218. Впрочем, поскольку ни о какой поездке в места столь отдаленные Крупская и слышать не захотела, вопрос о Крыме вроде отпадал сам собой.
Окончательное объяснение произошло 24 сентября. В присутствии Марии Ильиничны, докторов Гетье, Осипова и Обуха Надежда Константиновна «заявила, что В.И. в последнее время настолько хорошо себя чувствует, прекрасно спит и состояние его здоровья так улучшается, что она считает поездку нежелательной, т. к. она может вывести его из равновесия». С несколько несвойственной ей твердостью Крупская категорически заявила, что «если этот вопрос будет поставлен и разрешен положительно, то она этому решительно не подчинится. Доктор Обух ответил, что в таком случае этот вопрос и не будет поставлен».
Оставшись одни, доктора Обух, Осипов и Гетье обсудили вопрос «о месте дальнейшего пребывания В.И. Совещание высказалось, что переезд на зиму в Москву нежелателен, а здоровью В.И. лучше, если зима будет проведена в Горках»1.
То, что при любой погоде Горки для здоровья Ленина были куда лучше, нежели Кремль, это бесспорно. Но, возможно, это решение отчасти было продиктовано и тем соображением, что с переездом в Москву неизбежно стали бы расширяться контакты Владимира Ильича и он вновь так или иначе был бы втянут в происходившие там политические события.
Здесь же, в Горках, все его контакты были крайне ограничены и подконтрольны. 19 августа его посетил брат — Дмитрий Ильич с женой и дочерью Ольгой. 11 сентября он долго расспрашивал крестьянина А.Г. Панкова, заведовавшего хозяйством совхоза «Горки», о его впечатлениях от Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промысловой выставки, открывшейся в Москве.
А вот «на вопрос, — пишет Крупская, — не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или кого-нибудь еще из товарищей, близко связанных по работе, он отрицательно качал головой…» И уж совсем расстроился, когда 22 августа во время прогулки ему показалось, что среди посетителей дома отдыха он заметил издалека Бухарина и Зиновьева. Не захотел он их видеть, «знал, — как полагает Надежда Константиновна, — что это будет непомерно тяжело»
1219
1220.
Да и они — если только он не обознался, — видимо, не очень-то рвались на встречу, ибо в руководящем ядре партии вновь стали проявляться серьезные разногласия, грозившие новой дискуссией. И причины для этого были весьма основательные.
23-25 сентября 1923 года состоялся Пленум ЦК РКП(б), на котором заслушали доклады Дзержинского и Рыкова об экономическом и политическом положении в стране. «Несмотря на известный хозяйственный подъем, вследствие прежде всего финансовых затруднений, — заявил Дзержинский, — в последние месяцы настроение рабочих несколько ухудшилось и мы видим на целом ряде заводов недовольство, которое доходит до форменных стачек»
1221.
Денежная реформа завершалась. С тех пор, как в ноябре 1922 года появились первые банковские билеты — червонцы, старые «совзнаки» все более вытеснялись из оборота. Уже летом 1923 года в червонцах производились все оптовые закупки, ими начали выдавать зарплату рабочим. А после того, как новый рубль стали обменивать на 50 тысяч старых, они и вовсе самоликвидировались.
В том же 1923 году приступили к чеканке золотых советских червонцев с изображением «Сеятеля», которые по содержанию золота, его пробе и весу полностью соответствовали 10 рублям золотой монеты дореволюционного образца. И хотя золотой червонец употреблялся как платежное средство лишь по международным обязательствам, червонный банковский билет с подписью наркома финансов Сокольникова ценился вровень с золотым1.
В стране осталась одна твердая, конвертируемая валюта, принятая на всех валютных биржах мира к свободному обмену.
Оценивая эту блистательную реформу, Д. Мурзин заметил: «Важно понять главное: централизованное руководство, если оно применяется умело, экономически грамотно и не отягощено голым администрированием, обладает колоссальными возможностями для быстрого и эффективного решения сложнейших проблем, особенно в кризисных ситуациях»
1222
1223.
Однако уже тогда рост администрирования начинал давать о себе знать. Общий экономический подъем оказался крайне неравномерным. Сельскохозяйственное производство, которое в 1922–1923 годах восстанавливалось быстрыми темпами, достигло 70 процентов от довоенного уровня 1913 года, а вот тяжелая промышленность — 39 процентов. И тем не менее, как это ни парадоксально, с лета 1923 года стали все более проявляться серьезнейшие трудности в сбыте продукции именно промышленных предприятий.
Государственные тресты и в особенности синдикаты по существу являлись монополистами в своих отраслях. Стремясь получить прибыль, они устанавливали высокие оптовые цены на свои фабрикаты. Однако, не располагая достаточной сетью государственной или кооперативной торговли, они оказались неспособными проложить дорогу к массовому крестьянскому рынку и вынуждены были продавать свой товар посредникам — перекупщикам. Ну, а те, желаю заполучить максимальную «моржу», задирали цены еще выше.
С другой стороны, в связи с введением денежного налога, резко возросла продажа на рынке зерна, других сельхозпродуктов, и цены на них, естественно, снизились. В конечном счете, рассчитавшись с государством, крестьяне были не в состоянии приобрести необходимые им промышленные товары по непомерно высоким ценам. Как сказал Дзержинский, — «для того, чтобы купить пару сапог, надо было привести чуть ли не целую корову, да еще впридачу овцу»1.
