— А веришь-нет, я до сих пор на самолете ни разу не летал! Ха! Вот никогда об этом не думал, а сейчас подумал. Ни разу! А ты?
— А я летала. Один раз. В грудничковом возрасте.
— Ну, значит, не летала! Хоть на душе полегчало, не я один такой отсталый.
«Почему так бывает, — думала я. — Знаешь человека пару часов, а все, что ты думаешь, все, что переживаешь, он выдает тебе так, словно сидит в твоем мозгу его шпион, и вся твоя самая тайная подноготная у него на языке?»
— Пойдем в купе, — предложил Леша.
— Пойдем, — согласилась я.
Я взялась за ручку и стала открывать дверь. Дверь не поддавалась. Я дернула посильней и обиженно надула губы, когда увидела, что Леша потешается надо мной.
— А ты сильнее. Сильнее! Ну? — Он подкалывал меня и едва сдерживал смех. — Что, не получается?
— Сам попробуй.
Я отошла от двери.
— Вот и я думаю, с чего это она не открывается? — Тут он откровенно расхохотался.
— Тьфу ты! — хлопнула себя ладонью по лбу. — Мы же ее запирали.
Леша пошел за проводником, и коренастый заспанный мужичок в голубой форменной рубашке открыл нам купе.
— Когда будем в Киеве? — спросил Леша.
— К двенадцати ночи, — как-то неуверенно, сморщив лоб, ответил проводник.
— Разбуди, а?
— Какое место?
— Пятнадцатое.
— Ладно, — безразлично согласился проводник и пошел в служебку.
— Перебрал, наверное, со вчера. Какой-то он неадекватный… Может, партеечку?
— Давай. — Я стала располагаться поудобней, но тут Леша возмущенно запротестовал:
— Да-да! Давай. Ишь ты. Ну уж, нет. Я себе не враг! У меня тоже есть самолюбие или как?
— А вот ты сейчас и отыграешься. Потешишь свое самолюбие.
— Нет! Баста! Смотри, видишь — полнолуние. Я в полнолуние в карты — пас.
Я посмотрела на полный диск луны и внезапно вспомнила вчерашнюю ночь.
11
Я подошла к своему дому, позвонила в дверь. Ошеломленная мать отворила двери и встала как вкопанная. Я вошла в квартиру и села на обувной шкафчик под вешалкой. «Докатилась, — только и сказала мне мать. — Все! Предел!» Она хлопнула дверью в спальне и что-то бросила отцу. Тот вышел, посмотрел на меня и участливо спросил: «Что случилось, Ира?» — «Ничего, — ответила я. — Мне нужно умыться». Я поднялась и пошла в ванную. Включив воду, я встала под холодный обжигающий душ. Душ был холодным потому, что колонка, которую необходимо включить, чтоб нагреть воду, находилась на кухне. Туда мне идти не хотелось, да и поздно уже — вся мокрая.
Холодная вода отрезвила мой затуманенный мозг и прибавила чуточку сил. Я вытерлась махровым полотенцем, докрасна растерла плечи и спину, накинула старенький ситцевый халатик, который во время моего отсутствия так и висел в ванной, и вошла в спальню.
— Тебе чего? — возмущенно подняла голову мать.
— Ничего, — тупо ответила я.
Две юбки, еще одни джинсы, блузка, рубашка и свитер: весь мой гардероб, который легко умещался в рюкзачке. Джинсы, рубашку и свитер я натянула на себя. К юбкам и блузке добавила пару белья, колготки и паспорт. Новенький, хрустящий, он был первым документом, удостоверяющим мою полноценную советскую личность.
— Паспорт оставь, — угрожающе придвинулась мать.
— Может, ты с ним в «прокат» пойдешь? Это мой паспорт, и уж что-что, а его только власти могут отнять у меня.
— Вот и отнимут, отнимут! Дождешься. Недолго осталось.
— Оставь ее! — Отец встал между нами, и я была благодарна ему за это.
Я вышла в прихожую, достала вторую пару кроссовок и надела на себя куртку.
— А грязь твою кто стирать будет? Может, я? Хватит, настиралась! Придешь сменить, так и наденешь в дерьме.
— Выбрось, ма. Я не приду.
— Уже слышали, как же!
— Не приду, слышишь? Я никогда не приду.
Я вышла из квартиры, и единственной моей мыслью было: «Где бы разжиться деньгами?»
Дома на полке серванта лежали деньги, я это знала, но взять их не могла. Хотя, впрочем, если бы сообразила раньше, можно было бы попросить у отца, но возвращаться я не стану ни за что.
Деньги были у Кирилла. Просить у Кирилла — это выше моих сил. Перед глазами все еще стояла картина отсчитываемых и засовываемых в карман врачу купюр.
Можно было бы взять у Валеры. Но он непременно станет отговаривать меня от необдуманного шага. Он скажет, что я только-только перенесла операцию, что это небезопасно и неразумно, в конце концов. Все это я знала сама. Только жить в этом безумном городе мне больше невмочь.
Я подошла к телефону, пошарила в кармане рюкзачка и нашла там гривенник. Десять копеек вполне могли заменить двушку.
Я набрала Ларкин номер. Дело почти безнадежное. Еще два дня назад ее не было в городе, это точно, и вот сейчас тоже. Гудки вытягивали из меня последние нервы и отзывались в мозгу противным писком.
— Алло.
— Ларочка, милая! — Голос мой срывался. — Выручи, мне очень нужны деньги!
— Сколько?
— Пятьдесят. Или чуть меньше. Я верну тебе, обещаю! — Я бессовестно врала, потому что сама не знала, когда теперь смогу увидеть свою подругу. — Верну скоро! Через неделю.
— Девушка, Ларисы нет дома. Она вернется как раз через неделю…
— Простите. — В душе моей умерла последняя надежда, и сердце оборвалось в бездну.
— Алло, алло, девушка! Не вешайте трубку! Я дам вам денег.
— А вы… Вы…
— Я тетя Ларисы. Вы знаете, как сюда добраться?
— Знаю. — У меня перехватило дыхание. — А… вы какая?
— Обыкновенная, — голос с той стороны развеселился. — Самая что ни на есть обыкновенная. Жду.
Когда я стояла у Ларкиной двери, под коленками у меня дрожало. Мелодичный звонок напомнил мне соловьиные переливы. Дверь распахнулась, и зеленые глаза вспыхнули навстречу мне кошачьим блеском.
— Я непременно верну, — лепетела я, боясь переступить порог.
— Я вас не тороплю. Проходите. Вы одноклассница? Бывшая, я хотела спросить?
— Да. Бывшая… Ничего, что так поздно?
— Когда человеку плохо, неважно, какое на дворе время суток. Вам ведь плохо?
— Очень.
— Я знаю. Вернее, вижу. Я много чего еще вижу.
Она посадила меня в кресло и подошла со спины. Я оглянулась.
— Сидите. Расслабьтесь. Вот так лучше. Расслабьте шею… Плечи, руки. Закройте глаза… Думайте о приятном. Свет… Нежный, теплый… Обволакивает вас.
