— Отомстить… Хороший стимул, меня на этом же поймали… Собственно, почти всех на этом и ловят, другие мотивы редко срабатывают!
— Кто ловит? И зачем?
— Кому надо, тот и ловит! А зачем?.. По-разному… Из кого-то деньги выкачивают, кто-то просто пашет как вол, забывая про еду и сон… Идеальные работники, черт возьми! Фанатики, мать их! Иногда еще надеждой манят, есть ведь излечившиеся… — на этих словах взгляд мужчины тяжело и многозначительно упирается в меня. Спокойно смотрю в ответ, не рискуя неосторожным словом сбить настрой хозяина. Но пауза затягивается, так что пробую поощрить к продолжению:
— И что для тебя изменилось?
— Что ты вообще знаешь о людях с разрушенным источником, помимо собственного опыта, разумеется? — несколько невпопад спрашивает он.
— Сходят с ума или просто огребают конкретные проблемы с психикой. Часто кончают жизнь самоубийством, если не находят мотивацию жить: как ты выразился — цель, которой служат или к которой стремятся как одержимые. Особенно сильно действует на молодых. Восстанавливаются немногие, механизм неизвестен. — Давнишняя лекция Шаврина в результате моих изысканий по теме пополнилась новыми сведениями, но вкратце он тогда изложил все верно.
— Почти точно. На пожилых действует на самом деле так же, просто они лучше это скрывают, — хмуро дополняет гвардеец, шаря взглядом по разгромленной гостиной. — У многих к этому возрасту есть семьи, дети, так что просто сосредотачиваются на ответственности и душат близких заботой. — Задумчиво киваю: приведенные в найденных трудах примеры можно и так трактовать. — А теперь представь, что все это произошло с человеком, который был рожден и воспитывался, чтобы править огромным государством. И правил долгое время. И до сих пор имеет массу возможностей. И мотив его — месть, а надежды исцелиться нет вообще. Как тебе картинка?
Прикидываю размах годами готовящейся мести бывшего императора, вынужденного вести затворнический образ жизни в монастыре, не имеющего ни малейших шансов вернуть былое могущество… Брр! Холодные мурашки, сопоставимые размером с маленькими слонами, строем прошлись по моей спине.
Кажется, вовремя я его того… поторопил на тот свет… месяца четыре-пять потерпеть осталось.
— Вижу, представил, — зло усмехается бывший гвардеец. Взгляд его, долго блуждающий по комнате, наконец останавливается на смятой пачке сигарет, валяющейся на полу рядом с опрокинутой пепельницей. Подойдя к распахнутому мной окну, он усаживается на широкий подоконник и с наслаждением закуривает, стряхивая пепел прямо на улицу.
— Я тебя, поганца, почти вывел из игры, прикрыл со всех сторон, — смежив веки, монотонно вещает он между затяжками, — но ты, идиот малолетний, раз за разом как специально нарывался! А потом еще сам сунулся в самое логово! — и обреченно машет рукой.
— Что ему от меня нужно? Почему именно я?
— Ты — отпрыск одного старинного рода…
— Потемкины, можешь не продолжать, это я знаю! — прерываю ненужный уже рассказ, — сходством с Пал Санычем меня только ленивый в лицо не ткнул.
— Знаешь?.. Тем проще. У них какой-то пунктик насчет одаренных детей, всех проверяют. А ты еще якобы видящий, не знаю уж, что это такое… — Скорченная мина выдает все отношение Осмолкина к этой информации.
— Не важно! У папаши моего два с лишним десятка детей было, не считая законных — от Лизаветы Михайловны; какого хрена вы ко мне прицепились?
— Два десятка! А много из них с рождения в цепкие ручки Васильева-Морозова попало? Да еще именно с той способностью, что Потемкиным до зарезу понадобилась? То-то же! Вот и растили тебя с детства с одной-единственной целью — втереться к семье в доверие, а после одним махом обезглавить весь клан! Подробностей не знаю, но ты не переживай, до суда в любом случае не доживешь!
— Вот ни за что не поверю, что весь план на мне одном строился!
— Нет, конечно! Их понемногу по всем фронтам давили: двадцать с лишним лет то тут, то там подставляли. От их былого могущества уже сейчас почти ничего не осталось, один пшик за мишурой. А ты просто завершающим аккордом стал бы, чтоб уже никогда не оправились.
— Хорошо, допустим. Только тогда один вопрос: как бы меня это провернуть заставили? Я тут отца родного нашел, любящая семья распахнула мне объятия, с чего мне их как курей резать?
— Ну-ну! Кому служит дворянин? — внезапно спрашивает Григорий.
— Отечеству! — автоматически выдаю годами вбиваемый ответ.
— Кто представляет Отечество?
— Император и род!
— Из какого ты рода?
— Васильевых-Морозовых, — машинально отвечаю, все еще не понимая цели этого блицопроса.
— А правильный ответ — Потемкиных! Дошло? На тебе ментальных закладок, как блох на собаке, ты их никогда родной семьей не посчитаешь, хоть залюби они тебя всем составом. А теперь еще и новых навешали, так что пойдешь и резать, и душить как миленький…
Молчим.
— Ладно, моя роль понятна, ты-то чего дергаешься, что аж до запоя дело дошло?
— Ты говоришь, полгода без дара прожил; и как ощущения? — Неопределенно жму плечами, но Григорию ответ не требуется. — Вот тогда, когда еще не знал, на что бы пошел, чтоб вернуть источник; честно, как на духу?
Вопрос опять не по адресу, повторюсь, но насчет источника я в тот момент абсолютно не парился, наслаждаясь ощущением молодости и целостности; однако прикидываю — на что бы пошел раньше ради руки? И если честно подумать, то на многое. Так и отвечаю:
— На многое. До откровенной подлости, возможно, не скатился бы, но на многое, да…
— А я и до предательства дошел бы, — открыто признается мужчина, снова закуривая. — Собственно, уже дошел, раз с тобой разговариваю. Одно утешает — предаю не Отечество, а одержимого местью старика-властолюбца, и как раз подлостей-то больше не хочу творить.
— Раз пошла такая пьянка… — Достаю из пачки сигарету и устраиваюсь на подоконнике, зеркально отражая позу хозяина. Как сатори приходит видение Ельнина, точь-в-точь копирующего повадки Шамана в казарме у Задунайских: вот что меня тогда зацепило! Смаргиваю озарение, пообещав себе разобраться с этим позже, и возвращаюсь к терпеливо ждущему вопроса Григорию: — С Наташкой — это подлость или случайность?
— Подлость… — после долгой паузы глухо признается мужчина. — В тот момент ты был для меня заданием! — пытается он оправдаться. — А работать с неудачником легче! Ему, — голосом и взглядом выделяет местоимение, — наверное, вообще было бы проще, если б ты не восстановился; но ты вовремя смылся, а потом решили дать тебе помыкаться, чтобы плавно подвести…
— К чему?
— Ко всему.
— Ясненько… — тяну, подавляя желание применить болевое непростительное, разработанное специально для собеседника. — А с потемкинскими детьми?
— Какими детьми? В смысле?.. Понятия не имею, о чем ты… — Недоумение ненаигранное, что ж, значит, корни другой проблемы растут не отсюда.
