— Горыныч, я вас с мамой очень люблю, только… — замялся он, уединившись со мной на кухне маленькой маминой квартиры.
— «Только» что?
— Не хочу вас в это втягивать. И не пишите мне совсем. Объясни маме, что это для ее же блага, ты сможешь, я знаю.
— Все так плохо?
— Не плохо, нет… Только знаешь, я себе не так это представлял…
— А если мама замуж соберется?
— За доктора? Не нравится он мне, не пара он ей. Мутный какой-то.
— Нет, доктор уже в прошлом. Маменька вертихвосткой оказалась, Шаврина бортанула, — сдал я брату родительницу, на что Митяй впервые за вечер открыто улыбнулся, — бывший пилот тут к ней клинья подбивает. Я проверил — нормальный мужик… то есть мужчина, конечно. Не первый сын, но род свой основал за счет наград. Пациент ее бывший. Источник потерял, но это временное явление. Темный, правда, как ты.
— Лучше Шаврина?
— Намного! Пылинки с нее сдувает.
— Тогда… Пусть замуж выходит. Считай, мое благословение у нее есть.
— Помочь чем-то могу? — спросил я у Митьки, видя его пессимистический настрой.
— Да не переживай! Я, конечно, ною немного, расслабился тут с вами, но так-то уже втянулся, так что все норм! А насчет переписки не обижайтесь, там все досматривается, еще и провокации могут устроить.
— В смысле? — удивляюсь сказанному.
— Ну ты, например, месяц назад написал мне письмо, что влип в неприятности с криминалом, просил помощи.
— Я?! — конкретно офигеваю.
— Ага! Да натурально так… Почерк — не отличить! Еще и передать как-то умудрился через старшекурсников, а не общей почтой. Как тебе? — с кривой усмешкой спросил брат.
— Ни хрена себе! — аж присвистнул от избытка чувств. — И что ты?
— Доложил и сдал письмо куратору — я ж не идиот, на такое вестись! Потом оказалось, что это тест такой был. Двое не прошли — отчислены.
— Охренасоветь! И что, такое постоянно?
— Ну как… может, и не постоянно, но мне как-то не хочется проверять. Там любую информацию могут против тебя использовать, так что писать мне вообще не надо. И сам я писать тоже не буду. И кто бы ни пришел от меня, что бы ни передал, ни попросил — все туфта.
— А если реально приспичит?
— Реально приспичит… Байку про Петро Чебана помнишь? — прищурившись, напомнил Дмитрий одну из дедовых историй.
— Угу.
— Вопросы есть?
— Кодовые слова надо другие.
— Сильно усложнять не станем, пусть будет этот адрес.
— Договорились!
— Мальчики! Вы там насекретничались? — позвала нас мама из комнаты.
— Мамуль, сейчас идем! Пара секунд буквально! — почти в один голос отзываемся.
— Ну что: Орлиное Крыло и Большой Змей? — произнес я наш старый детский девиз, обнимая брата.
— Навсегда! — подтвердил брат, хлопая меня по плечу. — Прорвемся!
— Когда увидимся?
— Летом я свяжусь, если не ушлют никуда. Маму береги!
— Сберегу.
Вот и поговорили.
Очередное утро встречаю не с той ноги: три ночи, три теста, три положительных отклика. К обеду, попав пару раз под раздачу, население базы благоразумно вырабатывает привычку прятаться по углам и старательно прикидываться ветошью при моем приближении, один Ван какое-то время принимает удар на себя, но и он часов в двенадцать скрывается на кухне в надежде задобрить меня готовкой чего-то вкусненького.
— Шеф, к вам господин Осмолкин, — докладывает Ли, явно радуясь, что нашел мне занятие — своими придирками я всех уже достал.
— О, нашлась пропажа! Тащи его в гостиную! Борис уехал?
— Еще час назад, — с Черным этим утром мы впервые разгавкались, и он в одиночестве укатил в гости к Гагарину. Разругались, кстати, как раз по поводу визита — не хотел никуда идти. Серега, при всем его внешнем дружелюбии — высший аристократ, а значит, в его присутствии надо постоянно следить за словами, держать себя в руках и тому подобное. Обычно мне это не составляет труда, но с моим сегодняшним настроем, боюсь, мог и не справиться с задачей.
— Чего не позвонил? — вместо приветствия спрашиваю у Григория. — Мог не застать.
— Мимо ехал, — отвечает похудевший гвардеец, дергая щекой. — Пройтись не хочешь? Погода в кои-то веки радует.
Кого-то, может, и радует, а вот я впервые за день обратил внимание, что за окном все по Пушкину: мороз и солнце. Не зря Борис не хотел сидеть в четырех стенах. Накинув дубленку, выхожу за порог.
— Тебе именно пройтись или просто без свидетелей пообщаться?
— И то, и то. Насиделся уже.
— Ну пошли тогда к речке, что ли.
Дорожки расчистили с утра У и Чжоу, спасаясь от моего раздражения. Снегопада не было уже пару дней, но ветром снег наметало постоянно, так что процесс уборки был практически бесконечным. Обычно я с пониманием относился к тому, что каждое утро на пробежке приходилось торить тропу, считая это дополнительной нагрузкой, но сегодня, повторюсь, до всех докапывался. Зато теперь мы с Григорием шли по идеально гладкому пути. Внешне между нами ничего не изменилось: он мой куратор, который изображает то ли друга семьи, то ли старшего товарища, а я — опекаемый. А вот в натуре-то роли поменялись. Ментальные закладки строятся на эмоциях, а что он мог чувствовать в обстоятельствах нашей последней встречи? Только страх и бессилие, с этим и пришлось работать. Была мысль потом дополнительно встретиться и исправить, уж очень ненадежны эти якоря, но на два месяца гвардеец исчез, не отвечая на звонки и не появляясь у себя. А теперь я уже и не знал — стоит ли? Опасливое уважение Осмолкина мне нравилось.
— Отец Никандр слег, — проинформировал Григорий, когда стена эллинга скрыла нас от окон основного и гостевого домов.
— Долго он продержался… Я думал, раньше сдастся.
— С ноября болеет, но все на ногах был, а сейчас слег совсем, и если верить тебе, то окончательно. — Неуютный кусок берега чем-то приглянулся гвардейцу, и он, остановившись, стал искать в карманах пальто сигареты. — На, держи!
Оказалось, доставал он не курево, а с трудом согнутый толстый и плотный конверт.
— Что это? Очередные инструкции?
— Нет, твой и мой смертный приговор, если попадет не в те руки. Спрячь подальше, чтобы вообще никто не нашел. А лучше — ознакомься и уничтожь.
— И за что нынче смерть полагается? — поинтересовался я, аккуратно маскируя бумаги под рубашкой.
— Список агентов у твоих родственничков, состав отдела, еще кое-что…
— Нехило! Откуда дровишки?
— Почему «дровишки»?.. — не понимает Григорий мой очередной прикол-прокол, вынимая все-таки сигареты.
