И все эти слова были об Итании.
Глава 4
Он проснулся, распластанный, как выпотрошенная рыба.
В ушах все еще звучали медленно гаснущие слова. Душа
оставалась наполнена чем-то огромным, как ночь, тяжелым, подобно горам, и
могучим, как море. Он непроизвольно повторил эти слова вслед за богом, звучат
странно, так не говорят, но разве можно говорить об Итании привычными словами!
Аснерд уже расспрашивал Вяземайта о вещих снах, Вяземайт начал было отвечать
серьезно, но Аснерд свернул на баб, мол, снились так и эдак, Олекса и Тур
злорадно захохотали, а Скилл распорядился: – Все вниз!.. Перекусим да пойдем
смотреть город.
– И подеремся, – сказал Тур.
– Размечтался, – ответил Аснерд.
– А что не так?
– Куявы не дерутся, – объяснил Аснерд.
– Но как же, – опешил Тур, – если в морду…
– Зовут стражу, – объяснил Аснерд с неимоверным
презрением в голосе.
У Тура отвисла нижняя челюсть. Они с шумом и шуточками
расселись в по-утреннему пустой корчме, на столе появились широкие миски с
гречневой кашей, подали свежий хлеб и зачем-то пирог с пышной коркой. Еще не
глядя на пирог, Придон уже знал, что такие вот булыжники пекут загодя и
сберегают подолгу именно для таких, как он, сильных и проголодавшихся, что
иначе в нетерпении изгрызут стол.
Толстый хозяин отправил к ним снова то же вертлявое, и на
столе возникла культяпками вверх жареная тушка упитанного гуся.
Ели по-мужски, даже по-артански, что умеют наедаться впрок.
Это, судя по лицу хозяина корчмы, привело его в благоговейный ужас. Потом,
когда уже седлали коней, во двор вкатила коляска, запряженная тремя лошадьми.
Черево едва не вывалился из дверцы, заорал:
– Куда собрались?
– А чё, – ответил Аснерд, – надо спрашивать?
Черево повернулся к Скиллу, но сын тцара игнорировал
знатного бера, не к лицу высокородному отвечать, когда спрашивают без должного
почтения.
Черево вылез, пыхтя, из коляски. Похоже, он в самом деле
торопился, раскраснелся и взмок, хотя взмокнуть должны были кони.
– Где бы я вас искал? – спросил он
сварливо. – Я ж так торопился!
Измученный Придон весь превратился в слух. Черево объяснил
торопливо:
– Вы не поверите, но я всего добился!
– Да ты прям молодец, – сказал Аснерд
поощрительно. – Эй, ребята, дайте ему чё-нить!
Черево скривился, его угодья, было написано на его обрюзглом
лице, богаче всей Артании, но вслух сказал суховато:
– Наш великий и пресветлый тцар вас примет…
– Так поехали же! – вырвалось у Придона. Скилл
бросил на него суровый взгляд, Придон съежился. Аснерд спросил с интересом:
– Но где твое «но»? У куявов ничего не делается вот так
сразу, как у людёв.
Черево сказал раздраженно:
– Вы даже не понимаете, как многого я добился! Вы ведь
не к тцару приехали? Нет. Он и не должен вас принимать. Вы приехали смотреть,
чем и как торговать. Самим посмотреть цены, чтобы вас не обжучили. Вот зачем вы
приехали! Да еще посмотреть, где у нас войска, какой толщины стены, как
охраняем дороги… Что, не так? А я еще и добился, что наш пресветлый тцар вас
примет.
Олекса и Тур выглядывали из-за спины отца, одинаковые, как
молодые дубы, очень похожие на отца, молчали, а воевода спросил, казалось,
сразу за всех троих:
– На каких условиях?
– Вот сие дельный вопрос, – сказал Черево
быстро. – Вы приехали не для встречи, потому будете приняты не как высшие
особы. Иначе это будет урон достоинству и чести тцара!.. Но вам ведь главное
встреча, не так ли? Вы народ храбрый и мужественный, на приличия вам плевать,
как и на всю культуру, а встреча состоится послезавтра…
Придон воскликнул отчаянно:
– Послезавтра? До послезавтра я умру! Сгорю в этом
огне…
Скилл сказал, поморщившись:
– Не вопи. Послезавтра так послезавтра. Мы все одно
собирались здесь пробыть дня три-четыре. А завтра съездим поглядеть на их
стойла для драконов. Говорят, их выращивают, как мы коней.
Черево сказал виновато:
– Драконов не покажут. Разве свои секреты не
оберегаете? Зато вам это… лучших танцовщиц! Услышите несравненную Лорну, она
сразу тремя голосами… Впрочем, вам неинтересно, но для таких дорогих гостей
пригласим клоунов и дураков. Кривляются так забавно, со смеху умрете. Воевода с
готовностью хохотнул, подтвердил:
– Да, это у вас здорово! Я ржал, как конь.
Скилл заподозрил подвох, смолчал. Придон вообще ничего не
видел и не слышал, ни о чем не думал, кроме как суметь прожить эти два бесконечных
дня. Никакие кувыркающиеся дураки в одежде навыворот и с размалеванными сажей и
киноварью рожами не сократят дни и бессонные ночи.
– До послезавтрашнего дня, – сказал Черево на
прощанье, – отдыхайте, развлекайтесь!..
Он отбыл, артане отправились в город. На постоялом дворе
намекали, что лучше бы пешком, с седла хоть и видно дальше, но не войдешь в
дома, даже по тесному базару не проедешь. Скилл заколебался, но Вяземайт молвил
властно:
– Мы артане или не артане?
Так и выехали вшестером верхами. Скилл и Придон, как дети
тцара, впереди, Вяземайт и Аснерд следом, как наставники и советники, а Олекса
и Тур из приличия в хвосте, как телохранители на отдыхе.
Скилл ехал напряженный, выпрямившись, лицо застыло в той
болезненной гримасе, которую только не знающие его могли бы назвать надменной.
Придон заметил, что старший брат бросил пару очень быстрых взглядов на высокий
роскошный дом, красивый и странно воздушный, хотя построен из тяжелого белого
мрамора.
За домом огромный сад, над верхушками летают дивные птицы,
таких не увидишь в суровой Артании, где даже природа не утруждает себя лишними
украшениями, но Скилл изменился в лице, когда из дома вышла женщина.
Придон слышал, как из груди старшего брата вырвался
сдавленный вздох, но дом уплыл, покачиваясь, за спины, Скилл все так же суров и
неподвижен, не покачнулся, и Придон решил, что ему почудилось.
Ехали, ошарашенные многолюдьем, пестротой, от которой
кружится голова, а от гвалта звенит в ушах. Со всех сторон лавочники зазывают к
прилавкам, кричат и бранятся покупатели, накатываются мощные запахи целебных
трав, конского навоза – смотря через какую часть улицы проезжают.
На улице хлебопеков все шестеро едва проломились через
душистое облако ароматов свежего хлеба, настоящего сдобного хлеба, а не просто
хлебных лепешек. Придон угадывал душистые травы, что пошли на добавки, даже мог
назвать с десяток, но молчал, только нервно раздувал ноздри. Запахи тревожили,
пьянили, наполняли душу восторгом и странным щемом.
