С трудом приподнялся на локте. Он наполовину погрузился в
яму, выбитую его телом в твердой как камень земле. В трех шагах пламенеет
окровавленный кусок мяса размером с ладонь. Еще дальше, шагах в пяти, еще один
клочок: обломок кости с обрывком кожи. Все, как он понял, оставшееся от Щелепы.
– А я, – произнес он вслух, удивился надтреснутому
голосу, – как уцелел я?
Почти отвесная стена начинается в двух шагах, поднимается и
поднимается до тех пор, пока не тонет в желтоватом нечистом тумане облаков.
Кое-где заметны выступы. С иных все еще срываются крупные красные капли.
По всему телу покалывали иголочки, как будто отсидел руки,
ноги, голову и даже внутренности. Справа под рукой перевязь с ножнами. Он
пощупал ее плохо гнущимися пальцами, похолодел, рукоять исчезла. Застонал и,
превозмогая боль во всем теле, двинулся вдоль стены, прошел около сотни шагов.
Покалывание стало невыносимым, ноги подгибались, он стонал и подвывал, никто же
не слышит, затем повернулся, едва не упал. Стена снова поплыла рядом, но уже в
другую сторону.
Под ногами хрустели мелкие камешки. Сердце сжимало холодной
железной лапой, он передвигал ноги, как старик. Когда он, чтобы не отдать
ножны, ринулся в пропасть, ремень перевязи был у него в руке. Правда, рукоять
могли выдернуть в последний миг… но тогда тот, кто успел за нее схватиться… вот
он, еще один обломок расщепленной кости. Свеженькая, окровавленная, сочится
костный мозг. Что значит падать без веревки. Хотя его веревка разве что
задержала где-то, но все же оборвалась, даже следа не осталось… Да и понятно,
веревки едва ли хватило до середины этой чудовищной стены. Зато он все еще не
вышел из своей каменности, окаменности, что и спасло.
Впереди блеснуло. Он заспешил, упал на колени, дрожащие
пальцы бережно коснулись в россыпи камней торчащей кверху рукояти. Обломок
лезвия ушел в щель между камнями, издали казалось, что меч цел.
И лишь когда рукоять заняла свое место в ножнах, он
огляделся. Справа стена, у подножия которой бродит взад-вперед, а слева… тот
самый густой дремучий лес, что с высоты казался желто-зеленым мхом. Здесь, где
у подножия все засыпано камнями, от деревьев свободна полоса в полсотни шагов,
но дальше…
Плечи зябко передернулись сами. Зеленая стена покрытых мхом
деревьев, оттуда идет теплый влажный воздух, словно из куявской бани. Кроны,
огромные, плотные, многоэтажные, настолько сплелись вершинами и перекрыли
доступ свету, что здесь, внизу, почти ночь. Холодная темная ночь.
Нет, все-таки день, неприятный зеленоватый день, но день
вечного сумрака, в котором сейчас что-то грохочет…
Он вскинул голову и долго старался понять, что же это такое,
знакомое и незнакомое разом, пока не сообразил, что это гром, обыкновенный
гром, только зависший и завязший в трясине веток, зелени, продавливающийся к
земле в виде старческого бормотания, кашля.
На голые плечи плеснула струйка. Он отскочил, но с другой
стороны на голову обрушился целый водопад. Вода с силой била в зеленую землю,
вверх взлетели желтые комья.
Все-таки зеленая крыша леса не может удержать огромные массы
воды, где-то, да прорывается, страшно представить, что начнется…
Он заспешил в сторону огромного ствола, там вроде бы под
нависшими ветвями можно укрыться, однако перед лицом с грозным грохотом
опустилась водяная стена, ударила в землю. Почва затряслась, взлетали пласты
земли. Он пытался удержаться, хватался за ветви, но могучая сила подхватила,
как щепку, понесла, помчала, с силой ударяя о деревья, переворачивая, залепив
лицо жидкой глиной, снова с размаху била всем телом о деревья, что выстаивают,
запустив корни очень глубоко, ударяла о стволы, что рухнули под напором воды и
теперь пытаются перекрыть водному потоку путь, протаскивала сквозь коряги со
вздыбленными вверх острыми корнями…
Наконец бурный поток напоследок ударил уже бесчувственное
тело о ствол могучего дуба и оставил в развилке нижних ветвей.
Он выныривал из сна, но это оказывался лишь другой сон,
вязкий, душный и отвратительный, а когда удавалось выкарабкаться, обнаруживал
другой темный кошмар, липкий и вонючий, от которого забивало дыхание, а желудок
поднимался в горлу.
Наконец, когда пришел в себя, он еще долго ждал, когда же
кошмар кончится: воздух душный, липкий, смрадный, пахнет гнилой древесиной, по
телу ползают мокрицы, темно, только в трех-четырех шагах виднеется светлое
пятно, в котором те же гнилостные растения, покрытая толстым жирным мхом кора…
Проваливался в забытье, снова выныривал в этом же мире. Лишь
на третьи сутки сообразил, что он внутри огромного дупла, потому и пахнет
гнилой древесиной. В исполинском дереве выгнила сердцевина, по толстым стенам
все так же из глубин поднимаются озера ледяной воды, потому так сыро и
прохладно.
Где-то, вспоминал он вяло, продираясь сквозь тупую боль в черепе,
на невообразимой высоте многие этажи веток, листьев. А он в дупле, как сова,
белка или какой другой лесной зверь. Даже не зверь, звери не страшатся ходить
по земле и спать внизу, а так, мелкое пугливое лесное существо.
Неровная дыра в дупло посветлела, он услышал хоть какие-то
звуки. Скавчанье, чавканье, ага, наступает утро. По ту сторону дупла
установился ясный зеленый свет. Тело болело мучительно, он едва смог доползти
до края, а когда дополз, тоска вошла в грудь с такой силой, что забыл о своих ранах
и перебитых костях.
В зеленом влажном мире всюду исполинские, покрытые толстым
слоем мха деревья, больше похожие на скалы. Наверное, дубы. Гордому сыну Степи
надо знать четыреста видов трав для скота, но вовсе не обязательно знать
бесполезный и даже вредный лес.
По широкой поляне, окруженной этими дубами, бродили,
притопывая, по кругу понурые рослые мужчины. Все в звериных шкурах, лохматые,
волосы падают на спину, бороды у всех, даже у молодых…. Если есть здесь
молодые.
Из дупла в дереве напротив показалась женщина, тоже в
шкурах, в руках огромный горшок из зеленой глины. К ней потянулись руки, отдала
горшок, мужчины снова принялись бродить по поляне, а женщина нырнула в темное
дупло. Теперь Придон видел, что мужчины что-то разбрасывают, а сочная трава,
которую топчут, под их подошвами превращается в слизь и повисает на лаптях
жирными ломтями.
Придон свесил голову, до земли примерно три человеческих
роста, но кора в таких трещинах, наростах, что и есть ступеньки. Он хотел было
вылезти, но страшное воспоминание заставило метнуться обратно в эту рыхлую
гниль, труху.
Пальцы лихорадочно рылись в этом месиве, натыкались на
крупных белых червей, толстых и скользких, личинок жуков, он разбрасывал во все
стороны пережеванную их челюстями труху, глаза привыкли, вдруг увидел в
сторонке кончик ремня.
– Боги… – прошептал он, – пусть это будет правдой…
Трясущимися руками потащил перевязь. Коричневая трyxa
осыпалась мягко, бесшумно. Перевязь почти не гнулась, облепленная сухой глиной,
что, казалось, за эти дни окаменела. Ножны на месте, как и рукоять меча, сейчас
перепачканная так, что сам издали принял бы за уродливый сук или корень.
