Артане уже оставили далеко позади последний ряд базара,
когда их догнал Придон. Он пристроился позади, ехал смиренный, тихий. Впереди
широкая улица, дома по обе стороны двухэтажные, а впереди широкая площадь, вымощенная
серым камнем, в середине огороженный невысоким каменным заборчиком фонтан.
Струи бьют высоко, ветер несет водяную пыль мелким туманом, прохожие пугливо
сторонятся.
Друзья все же посматривали украдкой в его сторону, Придон
отводил взгляд. В глазах глубокое сочувствие, как к умирающему от смертельной
раны, которому не может помочь даже волхв.
– Да что вы все? – вырвалось у него. – Я что,
уже не человек, что ли?
Вяземайт с натугой улыбнулся, пошутил тем же натужным
голосом:
– Да кто теперь знает…
Но шутка прозвучала странно, повисла в воздухе. И хотя кони
после базара пошли вскачь, ветер треплет волосы, срывает с губ слова и
оставляет их далеко за спиной, но эти как прилипли, летят вровень, размахивая
невидимыми крыльями.
Придон вскрикнул:
– Аснерд, что он мелет?
Аснерд на скаку повернул голову, перевел бег на шаг, выехали
на площадь. На Придона взглянуло немолодое серьезное лицо. Воевода попытался
улыбнуться, но получилась скорее гримаса.
– А вдруг он прав, – ответил он почти
серьезно. – Любовь – восхитительный цветок. Самый удивительный и ценный на
свете. Но требуется нешуточная отвага, чтобы подойти и сорвать на краю
ужасающей пропасти. Ибо такой цветок всегда растет только над пропастью. Ты ж
не считаешь меня трусом?
У Придона вырвалось:
– Боги, нет, конечно!
– Так вот… я мог бы однажды… Придон затаил дыхание:
– И что же?
– Не рискнул, – ответил воевода. Лицо потемнело, а
голос стал хриплым, сдавленным. – С тех пор я с боевым топором в руке
прошел всю Артанию, собрал отряд удальцов, делал набеги на Куявию и соседей… Я
первым вступаю в бой, последним выхожу из боя. Теперь вожу войска всей Артании.
Я не проиграл ни одной битвы, ни одного даже пустякового сражения. Я считаю,
что поступил правильно! И все так считают!
Он пришпорил коня, Придон пораженно смотрел вслед. Воевода
унесся, как выпущенная из огромного лука стрела. В ушах Придона еще звучал его
злой, сорванный в битвах голос. Никогда еще Придон не слышал в голосе мудрого и
отважного Аснерда столько горечи. А сейчас скачет так, как будто обратился в
бегство… Впервые в жизни.
Нет, сказал себе тихо, не впервые. Но как он сказал про
цветок на краю пропасти!
Вечер тянулся медленнее, чем густой вишневый сок выползает
из поломанной ветки. Придон сгорал, таял, как свеча, как воск на жарком солнце.
Он снова слышал голос неведомого бога, повторял за ним странные слова, сердце
подпрыгивало, стучало торопливо, захлебываясь, стараясь сказать нечто, чему не
находило слов.
Ночью не мог заснуть, выбрался на веранду и точил там топор.
У него особый топор, топор героев, выкован из особого железа, что падает с
неба. Колдуны клянутся, что у него магические свойства, но пока хватит и того,
что лезвие остается без зазубрин даже после ударов по каменной глыбе. Проверено
не раз, а если отточить до остроты бритвы, то лезвие таким и останется…
Пока это топор, просто топор, еще не пролил кровь врага и
потому не имеет права на имя. Остальные топоры, какие уцелели, остались дома на
стене, как напоминание о былых подвигах. Но что-то подсказывает, что очень
скоро у этого топора появится свое имя. Красивое и страшное!
Утром перекусили в корчме, снова в город, на базаре тщетно
искали хоть что-то из драконьей кожи, безуспешно пытались выспрашивать о магах.
Над ними посмеивались, наивные хитрости артан прожженным куявам видны за
версту.
Теперь часто слезали с седел, оставляя коней по очереди на
Олексу или Тура, входили в храмы, везде совали свои носы, в лавках толкались и
спорили с купцами о товарах, рассказывали, что привезут, интересовались ценами…
Развеселившийся Аснерд повел их в главную куявскую баню.
Когда они, испробовав все ее прелести, наконец вышли на улицу, распаренные и
разомлевшие, Вяземайт гневно призывал все громы небесные на таких порочных
нечестивцев, Олекса помалкивал, ему понравилась общая баня, где мужчины и
женщины моются вместе, Тур брезгливо морщился, а старший сын тцара смолчал,
смолчал…
Придон засмотрелся на группу солдат, их с десяток, они,
шагая в ногу, прошли до городского фонтана, где куявы берут воду, потопали на
месте, разом остановились. Шаловливый ветер тут же понес в их сторону водяную
пыль. Она осела на металлических шапках, на доспехах и даже на лицах мелкими
крапинками, но никто не пошевелился. Это было красиво, Придон признал, в
последние пару дней стал как-то уж чересчур чувствителен ко всему красивому, но
все же нелепо и унизительно для взрослых мужчин быть такими вот похожими друг
на друга, одинаковыми. Даже двигаются одинаково, будто и не люди вовсе.
За два шага перед солдатами точно так же дергался и бил в
каменные плиты толстыми подошвами красивый щеголеватый начальник этого отряда.
В позолоченных латах, с пышными перьями на гребне шлема, при длинном узком мече
на поясе. Сапоги из тонкой кожи беззвучно топают на месте, – в то время
как солдаты гремят толстыми подошвами с железными подковками, словно они тоже
куявские кони.
Начальник отряда направился к артанам, морщился, кривил
лицо, но было видно, как усиленно тянется, едва не идет на цыпочках, чтобы
выглядеть таким же высоким. И остановился за пять шагов, чтобы контраст в росте
не был так заметен.
– Артане, – заявил он безапелляционным
голосом, – вам надлежит явиться к достославному беру Череву.
Вяземайт вскипел от наглого тона, а Скилл, напротив, с
великим интересом разглядывал пестрого, как петух, воина.
– Вот как? – переспросил он.
– Да, – подтвердил начальник отряда и еще больше
вытянулся. – Так!
– Слышь, ты, гусь, – сказал Скилл, – ты
ничего не перепутал?
Начальник отряда вскипел.
– Я командую дворцовой охраной!.. Я двадцать лет… И
никто не смел…
– Гусь, – сказал Скилл благодушно. – Гусь
разряженный… Ибо человек прежде всего называет себя, свое имя, род и кто он
вообще.
Начальник отряда испепелял его свирепым взглядом. Придону
почудилось, что в тишине скрипнули зубы.
– Меня зовут Свей, – выдавил он. – Начальник
дворцовой стражи Свей. Вам надлежит…
По свирепому виду Вяземайта Придон понял, тот вот-вот
рявкнет, что пусть приказывает своим куявчикам, но Скилл положил ладонь на
плечо волхва, предостерегающе сжал. Глаза его не отрывались от лица начальника
стражи. Тот побагровел, выдавил, задыхаясь от гнева:
– Я… двадцать лет… беспорочно… Я – Свей, берич Свей из
рода Оннунгов.
Голос Скилла прозвучал почти равнодушно:
