На площади в мертвой тиши кто-то ахнул. На него зашикали, на
зашикавших зашикали тоже. Волна шума прокатилась в обе стороны и затихла на
ступенях дворца и храма.
Тулей нахмурился.
– Дочь, что-то я тебя не понял.
– Отец, – сказала она горячо, – только что
закончилось время, которое я обязалась ждать этого… Придона. Теперь я свободна
от клятв!.. Но, отец, теперь я хочу ждать его без всяких клятв. Хочу ждать по
своей воле. Хочу, чтобы он прискакал на своем горячем коне… и увидел, что я его
ждала не как привязанная за шею овца, а как… как…
Жаркая кровь бросилась в ее лицо так, что запылали щеки, а
кончики ушей обожгло, как в огне. Она запнулась, глаза беспомощно обшаривали
толпу.
Янкерд наклонился к канцлеру и что-то быстро-быстро говорил.
Щажард кивнул управляющему, быстро подошел к тцару и стал шептать в ухо. Брови
тцара сдвинулись к переносице, глаза сверкнули грозно. В толпе начался шум,
сначала недоверчивый, потом народ закричал ликующе, стали выкрикивать имя
Итании, призывать на ее голову милость богов, славить, орать ей здравицу и
пожелания вечной красоты и молодости.
Тулей смотрел на все исподлобья. Лицо его исказилось
гримасой гнева, но в глазах играло грозное веселье. Он выпрямился, став выше
ростом, многим в толпе напомнил того героя, что тридцать лет тому ворвался в
этот город и с мечом в руке освободил от захватившего тцарский трон чудовища.
– Да, – прорычал он, – да, подумать только,
что это – куявы!.. Если поскрести каждого, под шкурой куява окажется артанин?..
Вот оно, вылезло. Барвник, посмотри на эти ликующие морды. Что скажешь?
Барвник сказал хладнокровно:
– Вы приперты к стене, Ваше Величество.
– Приперт?
– Да. Как бы вы ни поступили, все чревато. А вам нужны
неприятности?
Тулей смотрел неотрывно на ликующую толпу.
– Они никому не нужны, – ответил он хмуро. –
Я не люблю выбирать: или – или. Но если приходится, то лучше я останусь
правителем этих людей, что на площади… чем тех, кто отирает стены во дворце.
Иргильда ахнула, посмотрела на него как на покойника. Тулей
нахмурился, сказал резко:
– Пусть праздник продолжается, мы возвращаемся. Нам
есть о чем поговорить. Очень серьезно.
Во дворце он отослал всех, Итанию кивком пригласил в свои
покои. Когда за ними захлопнулась дверь, Итания бросилась ему на шею и жарко
расцеловала.
– Отец, я так тебе благодарна!.. Я даже не думала, что
ты меня поймешь… и поддержишь!
Тулей поморщился, расцепил ее руки на своей шее, усадил в
мягкое глубокое кресло, откуда не сразу выберется, сам отошел за другую сторону
стола.
– Я не тебя поддержал, – отрезал он
сварливо. – Я послушался криков толпы. Тцар должен слушать эти дикие
вопли, иначе толпа звереет, может раздрызгнуть и дворец, и всю страну! Толпе
надо не то, что правильно – хрен она понимает, что это, – ей надо то, что
покрасивше!.. Прямо артане, дурачье неотесанное…
– Отец, – сказала она жалобно, – но сам ты
так не думаешь?
Он развел руками, плюхнулся в кресло. Щеки легли на
поднявшиеся плечи, он сразу стал старше, грузнее, тяжелее на подъем.
– Если честно, то артанин и мне нравится…
Постой-постой, для тцара личные симпатии – это просто слова!
– Отец, но ты же мой отец!
– Эх, дочь моя… Когда захватываешь престол, то с того
момента уже только тцар. Всегда и во всем тцар. Ничто уже не сделаешь
по-человечески, а все только по-тцарски, по-тцарски. Так что это было только
тцарское решение – позволить тебе ждать этого… артанина. Но, дочь моя…
Голос его стал строже, в нем появились властные нотки, все
еще отцовские, но уже охватывающие не только эту комнату, но и дворец, где его
слова ловят на лету, всю Куябу, земли Верхней Куявии, Нижней, Прибрежных
земель, Сакландию, дальние степи и горные выси, где тоже куявы, для которых он
тоже должен быть отцом и правителем.
– Да, отец, – сказала она торопливо, устрашенная,
но все еще надеющаяся. – Да, отец… Как скажешь, так и будет. Я люблю тебя!
Он покачал головой, в глазах оставалась строгость, но голос
стал мягче:
– Будь у меня еще десять сыновей, я бы позволил тебе
ждать своего… словом, ждать хоть вечность. Но, увы, ты у меня дочь
одна-единственная! А это значит, что на тебя ложится та обязанность, что легла
бы на сыновей. Только от них требовалось бы укреплять кордоны Куявии мечом и
магией, а от тебя… прости, своей красотой и влиянием на мужа и господина.
Сейчас самый сильный из местных правителей – удельный князь Янкерд. У него свое
войско, а земли слишком далеки от Куябы, чтобы я мог прослеживать, что он
творит. Известно только, что его мощь увеличивается очень быстро. У него есть
выход к морю, он построил порт и сейчас торгует с Вантитом, что еще больше
увеличивает его мощь и самостоятельность. Я хочу иметь его в числе друзей… или
хотя бы союзников, но не на стороне врагов. Она сказала отчаянным голосом:
– Разве он не приносил тебе присягу верности? Тулей
отмахнулся.
– Мы не артане, для которых клятвы святы. Чтобы клятвы
блюлись, я должен быть намного сильнее. И постоянно показывать, что за малейшее
нарушение…
– А он может?
– Дочь моя, да все князья спят и видят, как бы ослабить
мою власть, а усилить свою! Вплоть до того, чтобы из удельных князьков стать
удельными тцарками, завести собственные династии. Все постоянно противятся моим
указам, сговариваются тайком, как вместе не выполнять мои приказы… Пока что еще
страшатся моего окрика, ведь вслед за окриком я могу послать войско, но все это
шатко, дочь моя, шатко!
Она прошептала, убитая:
– И как долго…
– Всю жизнь, – ответил он ласково, – всю
жизнь! Если тцар не хочет залить кровью собственную страну, он должен жить в
таком вот шатком мире. Зато у меня живая страна. Над ней не веет кладбищенским
покоем и умиротворением. Последнего заговорщика я казнил лет пятнадцать назад!
Думаешь, их не осталось? Да полно!.. Но я страной управляю указами, а не мечом.
И мои противники все никак не могут набраться сил, получить поддержку соседей.
Это и называю я победой. Янкерд давно бы выступил против меня, допусти я
серьезные ошибки!.. Но сегодня я, возможно, эту ошибку допустил. Народ в
восторге, однако Янкерд станет моим врагом, если ему отказать.
Она возразила горячо:
– Почему? Он вовсе не сходит по мне с ума!
Тулей обнял ее, прижал на миг кудрявую голову к груди.
– Дорогая, у мужчин очень ценится репутация. Он не
может ею поступиться. Ему всегда все удавалось. А теперь признать перед всем
народом, что обломал зубы? Слишком многие знают, как отчаянно он добивался
твоей руки!.. Нет, если ему отказать, он станет лютым врагом.
