– В самом деле? – спросил он, заинтересованный.
– Ну да! – ответила она гордо. – К нашей
подступил Лес, а мужчины… которые все впереди, не сумели загодя вырубить
сочники. А на другой день уже такие крепкие и большие… Правда, можно было еще и
на другой, но наши опять не сумели, и тогда Лес начал рушить наши дома, сажать
в нас семена… Многие умерли, тогда только все бежали. Многие умерли по дороге…
Придон представил себе, как все племя двигается через Лес,
через болота, задыхаясь в ядовитых испарениях, бредут по колено, а то и по шею
в воде, а болотные звери подкрадываются и выхватывают самых беспечных.
– Наши мужчины отыскали место, – донесся ее
рассудительный голосок, – мы поселились в хороших дуплах, но теперь даже
женщины обходят по очереди Большую Поляну… Мужчинам нельзя верить!
Обходят и рубят эти сочники, подумал он брезгливо. Где-то
рубят головы врагам, добывают славу, а здесь рубят молодые побеги, что вылезают
из земли в неположенном месте. Правда, он сам видел, что один такой стебель
способен за двое-трое суток вымахать в мощное дерево. Если не срубить, то может
перевернуть дом, разрушить, разорвать корнями… Что за жуткий Лес, что за народ
эти славы? Эти, правда, не знают даже, что они – славы.
Деревья проплывали, покачиваясь, приземистые, раскоряченные.
Не то готовились прыгнуть, не то шарили вслепую по земле ветвями, искали
добычу. Воздух оставался такой же влажный, гнилостный, но теперь в нем
появились и другие запахи.
Пробитая зверьми дорога явно вела в сторону от воды, есть же
звери в этом Лесу, что живут не в воде, им нужны сухие норы. Или хотя бы не
затапливаемые…
Пролетела стая огромных, как птицы, бабочек. Мохнатые, с
нелепым вихляющим полетом, запорошили пыльцой, от которой сразу пошла чесаться
кожа, покраснела, вздулись мелкие гадкие пузырьки. Цветок поспешно сорвала
известные ей листья, потерла Придона, выдавила ему на руки липкий сок. Зуд
ослабел, затих.
Дважды дорогу перегораживали крупные муравьи. В первый раз
колонна шла порожняком, двигались только рабочие муравьи с охранявшими их
широкожвалыми солдатами, а во второй раз повстречали переселяющуюся семью.
Няньки и даже рабочие несли куколок, личинки, мелкий расплод, а солдаты
выбегали в сторону от колонны, бдили, щелкали жвалами с таким звуком, будто на
стол падали игральные кости.
Под ногами чаще всего пружинил мох, затем истончился, ноги
ступали по твердому. Одно время они вовсе шли по россыпи мелкой гальки, никак
не удавалось Лесу накрыть ковром, поглотить болотом.
Деревья меняли цвет, мокрые стволы сперва покрылись мхом от
земли и до вершинок, затем мох остался только с одной стороны, да и то не
поднимался выше середины ствола. Кустарник пошел мелколистный, в кронах все
чаще перекликались птицы и странные звери. В зарослях кто-то сопел, чесался,
деревья вздрагивали. Придон сжимал кулаки, для мужчины невыносимо ощущать
собственное бессилие.
С грозным ревом медленно пролетели, даже проплыли жуки.
Крупные, словно камни для баллисты, тяжелые, двигались медленно, Придон
рассмотрел их литые головы и мелкие глаза, обращенные книзу. Жуки явно выбирали
место для нового гнезда. Жуки, как он уже знал от жителей деревни, как и люди,
живут поселениями.
Он шел быстро и, чтобы остановиться, ухватился за ствол
молодого деревца. Пальцы сжали кору, под ней пустота пополам с трухой, само
дерево повалилось, а он, не удержавшись на ногах, сделал еще пару шагов вперед.
Сзади грохнуло дерево, в спину плеснуло жидкой грязью. А
впереди, всего в пяти шагах, застыл чудовищный зверь, похожий на ящерицу
размером с быка. Огромная голова с немигающими глазами с тупой злобой
уставилась на человека. Пасть оскалена, блестят два ряда длинных и острых, как
ножи, зубов…
Прошла вечность, в которой сердце успело тукнуть лишь два
раза. Он успел увидеть, что под зверем земля сухая, твердая, будто на ней долго
держали раскаленный камень. Трава в пепел, кустарники почернели и уронили
листву. А на тех, что подальше, листья скрутились, как от невыносимого жара.
Зверь вообще полз как по раскаленной земле, что тут же
теряла влагу, превращалась в камень. Но Придон с облегчением и ужасом смотрел
на задние лапы чудовища. Вернее, на то место, где должны быть. Только два
огрызка, следы зубов глубокие, висят клочья кожи… Зад вырван, страшные раны на
спине, с бедер выхвачены куски мяса, несмотря на костяной панцирь. По хребту от
головы массивные шипы, но острия обломаны… Чем по ним ударили: скалой или
железной дубиной размером со ствол дерева?
Сзади послышался дрожащий голос женщины:
– Придон… Я никогда о таком… никогда!
В ее голосе был дикий страх. Его самого трясло, в таком
лесу, да без оружия, а тут еще этот зверь, но ее страх странным образом придал
силы. Все-таки он видел больше, знает больше. Чудовищ видел, а о других
наслышан, уже не дрогнет, когда встретит. А может, и дрогнет, но не сильно
удивится, все-таки знает по рассказам, у какого куявского дракона какие повадки
и особенности.
– Пойдем, – проговорил он, стараясь держать голос
твердым. – Кто-то прошел здесь раньше нас.
– Так это же и страшно!
– Почему? – спросил он. – Нам меньше махать
дубинами.
Но сердце трепетало в ужасе. Спина трещала, не желала гордо
выпрямляться, он с усилием напомнил себе о доблести предков, что пращуры и
сейчас смотрят на него из заоблачного вирия, спорят: выберется из Леса или
сгинет, как вот этот дракон, у которого такие зубы, такая пасть, а лапы с железными
когтями вообще страх…
Он сглотнул комок, сказал хриплым голосом:
– Погоди, Цветок! Она обернулась:
– Что ты хочешь?
В ее голосе была надежда.
– Впереди пойду я, – заявил он твердо. – В
моих краях негоже мужчине идти позади женщины в опасных местах. А ты все время
забегаешь вперед! Забыла, что обещала?
– Но ты не в своих краях, – ответила она
удивленно.
– Но я, – прервал он, – все тот же Придон!
Придержал ее, женщина смотрит умоляюще, но он заставил себя
выйти вперед. Деревья пошли по обе стороны медленнее, он чаще оступался,
спотыкался о невинные кочки мха, которые оказывались твердыми как камень
вспучившимися корнями, чуть-чуть прикрытыми зеленой бахромой, едва не падал,
когда со всего размаха пытался опереться на гранитные валуны, что не валуны вовсе,
а невесомые домики водяных гусениц, сплетенные из травы и листьев…
На самом деле не стыд или отвага подвигну ли пойти вперед,
хотя тоже, тоже, но еще больше – отчаяние. Ну сколько можно прятаться за
женской спиной? Ведь будь этот зверь жив, он растерзал бы обоих, иди он сзади
женщины или впереди. Так пусть же последний вздох не будет отягощен хотя бы
стыдом.
Он услышал ее детский вскрик, вскинул голову. Впереди
поперек звериной тропы стояли лохматые заросшие мужики. Пятеро. Все выше
Придона, руки длиннее, груди толстые и выпяченные, как винные бочки. В руках
огромные суковатые дубины, бороды от самых глаз, а волосы падают на брови, так
что Придон видел только блестящие глаза. Странно блестящие, в отличие от
тусклых глаз жителей деревни.
