– И все-таки ты похудел… В глазах сухой блеск, щеки
пожелтели. Что за тоска тебя гложет?
В горле внезапный ком, Придон пытался сглотнуть, не смог. В глазах
защипало. Градарь молча обнял, шепнул:
– Не говори. О таком словами не скажешь.
– А чем? – выговорил Придон с трудом. – Чем
можно выразить?
– Не знаю, – ответил Градарь. – Лучше всего
могла бы сказать весна… с ее журавлиным курлыканьем, журчанием тающего снега…
вообще – весна! А мы – только ее дети, что медленно идем к осени. Ты неспроста
приехал ко мне.
Придон кивнул.
– По мне заметно?
– Еще как. Ты бы сам посмотрел на себя!
– А что у меня не так?
Градарь с сочувствием всмотрелся в его лицо.
– Ты похудел. Но это не от холода или тяжелых
переходов. Твой жар сжигает тебя изнутри. И, Придон, прими правду… тебе никто
не поможет, не спасет, не выручит.
Придон сказал жалким трясущимся голосом, за который раньше
убил бы себя:
– Спаси меня, величайший!.. Я в проклятой Куявии
внезапно увидел власть, которая неизмеримо выше и сильнее власти всех тцаров,
всех чародеев. Это потрясло меня так, что я даже сейчас… Да, меня трясет, ты же
видишь, глаза у тебя все те же глаза орла! Потому и сейчас я кланяюсь тебе, как
не кланялся даже отцу, ибо тот всего лишь тцар и мой отец, а ты – создатель,
творец… Ты умеешь создавать песни, от которых наши сердца то взмывают к
небесам, то падают в огонь. Ты умеешь заставить смеяться и плакать, от твоих
слов зажигаются сердца, мы готовы мчаться в ту сторону, куда укажешь… и
свершать то, что велишь: строить ли, рушить ли, сдвигать горы или засыпать
моря! Я только теперь понял всю глубину и величие твоей власти.
Градарь, все еще обнимая за плечи, повел вдоль шатров в
сторону от кочевья. Придон чувствовал, как вздрагивают пальцы этого
удивительного человека. Он смотрел вперед, на далекую линию горизонта, чтобы
певец не видел, как блестит влага в его глазах, глазах сурового воина.
– Я понял тебя, – донесся тихий голос
Градаря. – Понял, что за слова ты хочешь узнать… Кто она?
– Дочь куявского тцара! – воскликнул Придон в
отчаянии.
– Ого.
– Я не могу жить без нее, – вырвалось у
Придона. – Я умру, если узнаю, что она уйдет в руки другого. Научи, как
складывать эти волшебные слова, которые даже могучих волшебников подчиняют
твоей воле, заставляя их рыдать или смеяться! Я хочу сказать ей такие слова,
которые растопят ее ледяное сердце. Я хочу сказать, что я настолько… настолько…
что она должна пойти со мной в мою Артанию!
Они обогнули кочевье, впереди снова показались щедро
накрытые столы, гуляющие гости. Все громче доносились веселые песни, крики.
Двое гуляк затеяли бороться и едва не опрокинули стол.
– Ты горишь весь, – сказал Градарь изменившимся
голосом. – Твое сердце в огне, тебя трясет… Но ты ведь спрашиваешь не
дорогу через горы!.. Когда-то я сочинял песни о любви, и всякий раз меня
прошибал пот, а сердце болело так, что я жевал лечебные травы… Из этих песен я
выпускал на волю только одну из сотни… остальные душил. Рыдал над их
несовершенством и душил в бешенстве! Да и ту, единственную, провожая в полет,
трепетал и обливался холодным потом: а вдруг она оскорбит ее нежную душу,
навеет скорбь на ее чело? Вдруг прекрасные глаза потемнеют от гнева?
Придон простонал в муке:
– Мне это все знакомо!.. Поскорее научи, как слагать
эти волшебные слова! Чтобы ее сердце затрепетало при звуках моего имени!
Градарь грустно покачал головой.
– Ты еще не понял. Посмотри туда, послушай эти песни…
Ты видишь богатый стол? Мы пьем и веселимся. Теперь я хорошо сплю, меня
уважают. Я живу спокойно!.. Ты все еще думаешь, можно сочинять песни, оставаясь
спокойным?
Последние слова он почти выкрикнул как грязное ругательство.
Лицо его страшно исказилось. На короткий миг Придон увидел в глазах глубоко
запрятанную муку, но тут же лицо бывшего певца снова стало каменно спокойным.
На нем с некоторым усилием проступило величие и нетерпеливое ожидание
немедленной радости. Он похлопал Придона по плечу, властно повернул и толкнул в
спину в сторону уже расседланного коня.
Они были уже за кочевьем, когда на взмыленном коне их догнал
все тот же Автангал. На полном скаку вручил Придону свернутый в трубочку
пергамент, промчался вперед, красиво развернулся, вздыбив пыль. Лицо юноши
полыхало от удовольствия, но в глазах было удивление.
– Градарь велел передать, – прокричал он,
запинаясь, – что из тебя может получиться хороший певец!
– Да? – удивился Придон. – А почему…
– Ты забываешь, – крикнул Автангал
насмешливо, – зачем приезжал!
Конь красиво встал на дыбы, помолотил копытами по воздуху.
Автангал лихо развернул его, снова прогремела дробь копыт, взвилась пыль, а
пристыженный Придон поспешно развернул пергамент.
Подъехали Тур и Олекса. Их лица оставались непроницаемыми,
но Придон умел читать в глазах. С губ сорвалось:
– Простите, сглупил…
– Что там? – спросил Тур.
– Мог бы взять и сам, – ответил Придон
пристыженно. – Это ж ты вспомнил? Тур ухмыльнулся:
– Мы с Олексой только твои помощники. Но Градарю я
напомнил, конечно.
– Что?
– За чем приехали.
Придон жадно всматривался в тщательно прорисованную карту,
непонятные значки. Тур тоже поглядывал, но быстро наскучило, зато с удивлением
смотрел на Придона. Признался:
– Я не думал, что Градарь вот так возьмет и отдаст тебе
то, на что истратил полжизни!
Придон не знал, что ответить, а Олекса сказал озадаченно:
– Он и не собирался отдавать. Что произошло, не
понимаю.
Тур хохотнул:
– Я знаю. Он рехнулся, когда увидел, как Придон
уезжает, забыв спросить, ради чего прибыл!
Глаза Олексы внезапно стали очень серьезными.
– А ты знаешь, – протянул он задумчиво, – в
этом есть смысл…
– В чем?
Олекса не ответил. Он повернул коня вслед за Придоном. Степь
загремела под крепкими сухими копытами.
Этой ночью коней расседлали и отпустили, благо трава по
конское брюхо. Сами быстро поели хлеба и сыра, Тур умело зажарил подстреленного
по дороге сайгака, обглодали до косточек, а потом, отяжелевшие, сытые,
завалились спать.
Придон заснуть не мог долго, взор блуждал по темному небу
среди серебряных звезд, зацеплялся, пытался проникнуть дальше, за хрустальную
твердь. Если там так дивно, как говорят волхвы, то Итания должна быть там…
Или она – оттуда?
