Он крепко обхватил ее за плечи.
— Да что происходит, черт побери? — В его голосе послышалась досада. — Ты должна объяснить мне.
— Я… я не могу, — пролепетала Ксюша.
Она почти не слушала Николая. Взгляд ее был прикован к комоду. Нижний ящик его медленно и плавно начал выдвигаться вперед. Неужели он не видит? Ничего не видит? Не может быть!
— Коля! — Она судорожно вцепилась в его пальцы.
— Что?
— Посмотри вон туда. Скорее. Ну же, гляди!
Он завертел головой в указанном направлении, потом пожал плечами.
— Что ты хочешь, чтобы я увидел?
— Комод. Он… он движется.
— Движется?! Комод?! Ксюня! — Николай резко выпрямился и дернул за шнур ночника. Комнату озарил тусклый, желтоватый свет. — Смотри внимательней, — сурово произнес Николай.
Ксюша, вжавшись в подушки, пожирала глазами злосчастный комод. Все ящики были на месте. Все кроме… Второй снизу ящик слегка выдавался вперед, будто его спешно пытались задвинуть, но не успели, бросили на полпути. Кажется, мать доставала из него носовой платок. Или… нет? Ксюша изо всех сил напрягла память, но вспомнить, как было наверняка, не смогла.
Николай продолжал смотреть на нее пристально и строго. Под его взглядом она обмякла, почувствовала себя жалкой и беспомощной.
— Ксюня, у тебя не в порядке с нервами. — Он встал, взял с тумбочки ее сигареты, чиркнул зажигалкой.
Впервые она видела, что Николай курит. Он ходил по комнате взад-вперед, лицо его было мрачным.
— Придется отказаться от поездки. Тебя нельзя оставлять одну. Нужно лечиться. Раньше это бывало?
Она помотала головой.
— Может, это я виноват? Столько ночей не давал тебе выспаться как следует.
— Колечка, ты ни в чем не виноват. Я… я сама… — Ксюша не выдержала и разрыдалась.
Сейчас, вот сейчас он уйдет. Оденется, хлопнет дверью. И никогда больше не вернется. Зачем ему сумасшедшая истеричка?
— Не плачь, — проговорил Николай мягче, однако к постели не подошел, продолжая мерить комнату шагами. — Не надо. Все пройдет. Я буду с тобой, не оставлю тебя.
— Нет? — Ксюша громко шмыгнула носом.
Он наконец остановился. Швырнул окурок в окно.
— За кого ты меня принимаешь?
«За мужчину», — хотела сказать Ксюша, но промолчала.
Он подсел на край тахты.
— Завтра идем к врачу. С утра. Я не пойду на работу, провожу тебя. Сейчас спи.
— А ты?
— И я постараюсь уснуть. — Он погасил лампу.
Ксюша нащупала в темноте его ладонь, сунула в нее свои пальчики. Он осторожно сжал их. Она лежала и дрожала. Комод больше не хулиганил, стоял смирно. Зато кресло начало выписывать замысловатые пируэты — вертелось на месте, приподнималось на колесиках.
Ксюша молчала, понимая, что взывать к Николаю бесполезно. Да и к кому-то другому тоже. Сонька наказала ее и только ее — дьявольским посланцам нужна она одна. Остальных они не беспокоят.
«Интересно, какова их конечная цель? — мелькнуло у нее в мозгу. — Уничтожить меня? Свести с ума? Превратить в калеку?»
Она зажмурилась, прижалась к Николаю, натянула на голову одеяло. Пока она держится за него, ее не убьют.
27
Ей снилось все то же. Медленно открывающаяся дверь, за дверью кто-то страшный и невидимый, источающий холод смерти. Она кричала. Прибегала из кухни мать, поила ее какими-то каплями, Николай снова курил и звонил кому-то по сотовому.
Утром они поехали к врачу. Ксюша сидела в неправдоподобно-белом кабинете и отвечала на бесчисленные вопросы сухонькой старушки в огромных роговых очках.
— Сколько вам лет?
— Двадцать шесть.
— Когда вы начали половую жизнь?
— В шестнадцать.
— Живы ли ваши дедушка и бабушка?
И так далее, вплоть до того, какое сейчас время года.
Ксюша смотрела на белые, крашеные стены, и ей казалось, это не краска, а снег. Словно в чертогах Снежной Королевы — все утопает в белизне, холодной, неживой. И сама она неживая, ее сердце превратилось в кусок льда. Оно не может больше любить, оно забыло, что такое нежность и знает лишь одно чувство — страх.
Старуха сняла с носа очки, тщательно протерла их платочком, водрузила на прежнее место и стала что-то писать на разграфленном листе бумаги. Про Ксюшу она начисто позабыла.
«Интересно, что эта старая клуша запоет, если узнает историю с приворотом?» — равнодушно подумала Ксюша.
— Вот что, золотце, — вкрадчиво проговорила врачиха, оторвавшись от записей. — У вас самая обычная истерия. Нужно хорошенько отдохнуть, сменить обстановку, получить свежие впечатления. Не вижу ничего серьезного в вашем состоянии. — Она глянула на Ксюшу поверх очков.
— Но я все время боюсь! — пожаловалась та.
— Чего боитесь?
— Оставаться одной в помещении. Темноты. Всего!
— Так не оставайтесь, — невозмутимо произнесла старушенция. — Будьте все время на людях, ездите в транспорте, ходите по магазинам. Купите себе все, что пожелаете, не жалейте денег. Спите при свете. Я вам выпишу хороший препарат, пейте его утром и вечером. Через неделю все пройдет. — Она откопала в ворохе бумаг, лежащих на столе, рецептурный бланк и стала заполнять его корявым, куриным почерком. Затем шлепнула в угол печать и протянула бумажку Ксюше. — Вот, держите.
— Спасибо. — Та взяла бланк и вышла из кабинета.
Николай сидел в коридоре на диване, уткнувшись в газету. Увидев Ксюшу, вскочил.
— Ну, что, как?
— Вот. — Она отдала ему рецепт.
— Какой диагноз?
— Истерия. — Ксюша облизала пересохшие губы.
Николай пробежал листок глазами, хмыкнул непонимающе и спрятал его в карман рубашки.
— Вот тебе на. С чего это? — Он смотрел на нее с состраданием и недоумением.
— Переутомилась. — Она взяла его под руку.
— Так я и знал. — Николай сокрушенно мотнул головой. — Тебе нужно в отпуск. Куда-нибудь в жаркие страны.
— Необязательно в жаркие. Доктор сказала, можно и здесь отдохнуть. Главное, не оставаться наедине с самой собой. — Ксюша глянула на него глазами, полными безысходного страдания.
Он почувствовал, как им овладевает отчаяние.
— Но ведь это не осуществимо. Днем еще туда-сюда, а вечерами, ночью… Если я все-таки уеду, кто будет с тобой сидеть?
— Мама. Я попрошу ее. Она обязательно согласится, хоть ей от меня на работу ехать полтора часа.
